Или если совсем коротко:
Вопрос: Господи, в Божественной Монархии две энергии Вечности (Инь и Ян) будут
представлены поровну?
Ответ: Я уже говорил, но повторю ещё раз, не смотрите на себя, как на различие
полов, ибо прежде всего, вы носители энергии Любви, полюса которой должны быть
соединены в Великой Любви, помните, что Мир ЕСМЬ Любовь!
В Великом равновесии достигается Высшее СОВЕРШЕНСТВО Мироздания!
---------------------
Вече "ОКТАЭДР МИРОЗДАНИЯ" 17.12.14г.
Женщины
Re: Женщины
Ида Дюма
Скрупулезные биографы подсчитали: у творца «Трех мушкетеров» было 500 любовниц. Так это или нет, но в Париже времен Александра Дюма действительно ходили легенды о его бурном темпераменте. Да и сам «отец» неистового гасконца честно признавался: «Много любовниц я завожу из человеколюбия; если бы у меня была одна любовница, то она умерла бы через неделю».
Но женат знаменитый писатель был один-единственный раз. Маргарита Жозефина Ферран (по сцене – Ида Ферье) родилась в Нанси 31 мая 1811 года. Когда ей было семнадцать, отец ее умер, оставив семью в тяжелом положении. Девушка, получившая хорошее образование и усвоившая азы драматического искусства в маленьком театре при пансионе в Страсбурге, где она жила, решила «завоевать Париж». Она перебралась сюда к своему брату, который инспектировал маленькие театрики в столичных пригородах. Взяв сценическое имя Ида, юная актриса быстро нашла богатого покровителя – некий Жак Доманж, именовавший себя ее опекуном, снял ей квартиру и устроил в театр «Нувоте».
Впервые Дюма увидел Иду в декабре 1831-го – она играла в его пьесе «Тереза». Его привлекла эта свежая пухленькая блондинка с ослепительно белой кожей и голубыми глазами.
«Прелестной Иду Ферье мог назвать только очень восторженный человек, – утверждал Андре Моруа. – Она была маленького роста, дурно сложенная, привлекательного в ней только и было, что красивые глаза, хороший цвет лица да густые белокурые волосы».
Тем не менее, продолжает биограф, «…хотя в «Терезе» у Иды была маленькая роль, она имела успех и после пьесы в волнении бросилась на шею автору, говоря, что «он обеспечил ее будущее». Тогда она еще не знала, насколько она права. Дюма повез ее ужинать, потом – к себе домой. Она стала его любовницей. Он гордился этой победой и не уставал восхищаться молодостью, красотой и поэтичностью своей новой возлюбленной. Его восхищало в ней все, вплоть до ее целомудрия.
«Это статуя из хрусталя, – говорил он. – Вы думаете, снег бел, лилии белые, алебастр бел? Вы ошибаетесь. На всем свете нет ничего белее ручек мадемуазель Иды Ферье».
В это же время у знаменитого писателя была связь с другой актрисой – Бель Крельсанер, которая родила ему дочь, и он не собирался порывать с ней ради очередного романа.
Несколько лет Ида потратила на то, чтобы единолично владеть своим ветреным любовником.
По замечанию А. Моруа, Дюма «не умел устроить свою жизнь. И он охотно позволял руководить собой умной женщине, которую не слишком любил, но которая зато не стесняла его свободу, доказала свою бесплодность и была неплохой актрисой. Он взял ее с собой в Ноан, к Жорж Санд, и обе женщины очень сблизились… Санд считала, что Ида на сцене «временами достигала совершенства», и восхищалась ее умом.
Ида Ферье была достаточно мудра, чтобы не противиться увлечениям Дюма. Она хотела быть и оставаться первой султаншей, к которой повелитель мог вернуться всякий раз, когда разочаровывался в другой. В награду за это он жил с ней, содержал ее по-царски, брал с собой во все путешествия и писал для нее роли».
Со временем располневшая, актриса по-прежнему обладала способностью очаровывать.
Теофиль Готье считал, что она «в изобилии обладает тем, чего не хватает половине парижских женщин; вот почему женщины худые считают ее слишком толстой и слишком грузной… Я должен признаться, рискуя прослыть турком, что цветущее здоровье и роскошные формы являются, по-моему, очаровательным недостатком в женщине».
Действительно, у женщин было совсем иное мнение об Иде Ферье (исключая, конечно, мнение Жорж Санд). «На земле Ида любила только себя и больше никого», – утверждала, например, графиня д’Аш. Может, такому впечатлению способствовало то обстоятельство, что Ида не желала делить возлюбленного с кем бы то ни было и казалась окружающим, да и самому Дюма, капризной и ревнивой особой.
Тем не менее он женился на Иде. Незадолго до этого события писатель закончил новую драму «Алхимик». На первой странице влюбленный Дюма сделал такое посвящение: «Госпоже И. Ф. И вы, вы мне сказали вашим прелестным голосом: «Напишите скорей для меня эту драму». – Вот она!» Естественно, главная женская роль предназначалась тоже для нее.
Подписание брачного контракта состоялось 1 февраля 1840 года. Этот брак привел в изумление великосветский Париж, где многое было известно из жизни и многочисленных похождений А. Дюма. «К чему же ему понадобилось превращать связь, которой он изрядно тяготился, в постоянный союз?» – вопрошает в своей книге «Три Дюма» А. Моруа. И сам же находит ответ:
«Рассказывают, что однажды Дюма совершил погрешность против этикета, взяв Иду на прием к герцогам Орлеанским в надежде, что ее не заметят в толпе приглашенных. Но принц тихо сказал ему: «Я счастлив видеть господина Дюма. Надеюсь, вы вскоре представите нам вашу жену в более узком кругу», – что прозвучало не только как урок хороших манер, преподанный в вежливой форме, но и как приказание…»
Говорили также, что Ида скупила векселя Дюма и поставила его перед выбором – либо долговая тюрьма, либо женитьба. Один из актеров рассказывал, что сам Дюма, когда его спрашивали, зачем он вступил в брак, отвечал: «Да чтобы отделаться от нее, голубчик».
Как и следовало ожидать в подобных обстоятельствах, семейная жизнь Иды и Дюма не сложилась. Окруженному любовницами, постоянно опутанному сложными отношениями с ними и своими детьми, романисту было явно не до жены. А Ида мечтала о человеке, всецело принадлежавшем ей одной… И судьба повернулась к ней светлой стороной – такой человек встретился на ее пути. В конце концов Иду полюбил знатный сицилийский вельможа, князь Виллафранка, который был на семь лет моложе ее. «Она была из тех женщин, которые, умея завоевать любовь мужчины, умеют и удерживать ее. Актриса, наделенная всеми соблазнами парижанки, она была далеко не глупа. Ее здравый смысл пленял сицилийца», – признает А. Моруа.
Другие биографы подчеркивают, что добродетель мадам Дюма оставляла желать лучшего. С князем актриса встретилась спустя год после заключения брака с Дюма и вскоре стала его любовницей. Причем, судя по всему, это была не единственная ее связь, и писатель смотрел на ее поведение сквозь пальцы. Может быть, потому, что сам не отличался супружеской верностью? А может, из-за того, что никогда не любил ее по-настоящему…
Начиная с 1840 года, Ида каждый год проводила во Флоренции по нескольку месяцев. Нещепетильный в личных отношениях, Дюма часто приезжал к ней. И все же в 1844 году супруги решили разойтись полюбовно. «Ида хотела жить со своим князем; Дюма, которому она изрядно надоела, был рад с ней расстаться, – подытожил семейную жизнь этой пары А. Моруа. – В контракте, заключенном 15 октября 1844 года, он обещал ей ежегодную ренту в 12 тысяч франков золотом плюс 3 тысячи франков «на карету». Чем он рисковал? Ведь ему ничего не стоило раздавать несуществующие ренты и устанавливать пенсии на доходы с несуществующего капитала. Ида лучше, чем кто бы то ни было, знала, что ей никогда не получить назад своего приданого».
Дюма повел себя рыцарски по отношению к женщине, носившей его имя, отмечает биограф. Когда Ида уезжала в Италию, он вручил ей письмо к французскому послу, из которого нельзя было понять, что прославленная семья распалась. Но скорее всего, это было просто-напросто внешним проявлением приличий.
Ида прилагала титанические усилия, чтобы добиться своей ренты; Дюма изо всех сил избегал каких бы то ни было выплат. Среди сторонников мадам Дюма была ее падчерица Мари, очень привязанная к мачехе и осуждавшая отца за расточительность.
Мари мечтала жить с Идой в Неаполе или во Флоренции: «Дорогая и милая маменька, моя жизнь здесь стала совершенно невыносимой. Прибавьте к этому печаль, которую я непрестанно испытываю от разлуки с той, кого люблю больше всего на свете».
В 1857 году князь де Виллафранка, который захотел провести несколько месяцев в Париже, снял там роскошный особняк с колоннами. Ида захворала, и вначале ее болезнь приняли за водянку; на самом деле это был рак, от которого ей вскоре суждено было умереть всего сорока восьми лет от роду… Князь преданно ухаживал за ней и показывал ее самым знаменитым врачам. Она возвратилась в Италию, где ее болезнь стала прогрессировать самым угрожающим образом. Ида Дюма скончалась в Генуе 11 марта 1859 года.
Подруга Иды, Жорж Санд, писала князю де Виллафранка через три дня: «Боже мой, какой удар для Вас и какое горе, какая огромная скорбь для всех тех, кто ее знал. Такое большое сердце, такой глубокий ум!»
Дюма, женившийся когда-то чуть ли не по принуждению, испытал некоторое облегчение оттого, что стал совершенно свободным человеком. Князь Виллафранка горько оплакивал умершую, которая унесла с собой в могилу «половину его души». Теофиль Готье, двадцать лет назад восхищавшийся белокурой Идой, тоже горевал о ней. «После смерти г-жи Эмиль Жирарден и г-жи Дюма в этом мире не осталось ни одной умной женщины…»
Скрупулезные биографы подсчитали: у творца «Трех мушкетеров» было 500 любовниц. Так это или нет, но в Париже времен Александра Дюма действительно ходили легенды о его бурном темпераменте. Да и сам «отец» неистового гасконца честно признавался: «Много любовниц я завожу из человеколюбия; если бы у меня была одна любовница, то она умерла бы через неделю».
Но женат знаменитый писатель был один-единственный раз. Маргарита Жозефина Ферран (по сцене – Ида Ферье) родилась в Нанси 31 мая 1811 года. Когда ей было семнадцать, отец ее умер, оставив семью в тяжелом положении. Девушка, получившая хорошее образование и усвоившая азы драматического искусства в маленьком театре при пансионе в Страсбурге, где она жила, решила «завоевать Париж». Она перебралась сюда к своему брату, который инспектировал маленькие театрики в столичных пригородах. Взяв сценическое имя Ида, юная актриса быстро нашла богатого покровителя – некий Жак Доманж, именовавший себя ее опекуном, снял ей квартиру и устроил в театр «Нувоте».
Впервые Дюма увидел Иду в декабре 1831-го – она играла в его пьесе «Тереза». Его привлекла эта свежая пухленькая блондинка с ослепительно белой кожей и голубыми глазами.
«Прелестной Иду Ферье мог назвать только очень восторженный человек, – утверждал Андре Моруа. – Она была маленького роста, дурно сложенная, привлекательного в ней только и было, что красивые глаза, хороший цвет лица да густые белокурые волосы».
Тем не менее, продолжает биограф, «…хотя в «Терезе» у Иды была маленькая роль, она имела успех и после пьесы в волнении бросилась на шею автору, говоря, что «он обеспечил ее будущее». Тогда она еще не знала, насколько она права. Дюма повез ее ужинать, потом – к себе домой. Она стала его любовницей. Он гордился этой победой и не уставал восхищаться молодостью, красотой и поэтичностью своей новой возлюбленной. Его восхищало в ней все, вплоть до ее целомудрия.
«Это статуя из хрусталя, – говорил он. – Вы думаете, снег бел, лилии белые, алебастр бел? Вы ошибаетесь. На всем свете нет ничего белее ручек мадемуазель Иды Ферье».
В это же время у знаменитого писателя была связь с другой актрисой – Бель Крельсанер, которая родила ему дочь, и он не собирался порывать с ней ради очередного романа.
Несколько лет Ида потратила на то, чтобы единолично владеть своим ветреным любовником.
По замечанию А. Моруа, Дюма «не умел устроить свою жизнь. И он охотно позволял руководить собой умной женщине, которую не слишком любил, но которая зато не стесняла его свободу, доказала свою бесплодность и была неплохой актрисой. Он взял ее с собой в Ноан, к Жорж Санд, и обе женщины очень сблизились… Санд считала, что Ида на сцене «временами достигала совершенства», и восхищалась ее умом.
Ида Ферье была достаточно мудра, чтобы не противиться увлечениям Дюма. Она хотела быть и оставаться первой султаншей, к которой повелитель мог вернуться всякий раз, когда разочаровывался в другой. В награду за это он жил с ней, содержал ее по-царски, брал с собой во все путешествия и писал для нее роли».
Со временем располневшая, актриса по-прежнему обладала способностью очаровывать.
Теофиль Готье считал, что она «в изобилии обладает тем, чего не хватает половине парижских женщин; вот почему женщины худые считают ее слишком толстой и слишком грузной… Я должен признаться, рискуя прослыть турком, что цветущее здоровье и роскошные формы являются, по-моему, очаровательным недостатком в женщине».
Действительно, у женщин было совсем иное мнение об Иде Ферье (исключая, конечно, мнение Жорж Санд). «На земле Ида любила только себя и больше никого», – утверждала, например, графиня д’Аш. Может, такому впечатлению способствовало то обстоятельство, что Ида не желала делить возлюбленного с кем бы то ни было и казалась окружающим, да и самому Дюма, капризной и ревнивой особой.
Тем не менее он женился на Иде. Незадолго до этого события писатель закончил новую драму «Алхимик». На первой странице влюбленный Дюма сделал такое посвящение: «Госпоже И. Ф. И вы, вы мне сказали вашим прелестным голосом: «Напишите скорей для меня эту драму». – Вот она!» Естественно, главная женская роль предназначалась тоже для нее.
Подписание брачного контракта состоялось 1 февраля 1840 года. Этот брак привел в изумление великосветский Париж, где многое было известно из жизни и многочисленных похождений А. Дюма. «К чему же ему понадобилось превращать связь, которой он изрядно тяготился, в постоянный союз?» – вопрошает в своей книге «Три Дюма» А. Моруа. И сам же находит ответ:
«Рассказывают, что однажды Дюма совершил погрешность против этикета, взяв Иду на прием к герцогам Орлеанским в надежде, что ее не заметят в толпе приглашенных. Но принц тихо сказал ему: «Я счастлив видеть господина Дюма. Надеюсь, вы вскоре представите нам вашу жену в более узком кругу», – что прозвучало не только как урок хороших манер, преподанный в вежливой форме, но и как приказание…»
Говорили также, что Ида скупила векселя Дюма и поставила его перед выбором – либо долговая тюрьма, либо женитьба. Один из актеров рассказывал, что сам Дюма, когда его спрашивали, зачем он вступил в брак, отвечал: «Да чтобы отделаться от нее, голубчик».
Как и следовало ожидать в подобных обстоятельствах, семейная жизнь Иды и Дюма не сложилась. Окруженному любовницами, постоянно опутанному сложными отношениями с ними и своими детьми, романисту было явно не до жены. А Ида мечтала о человеке, всецело принадлежавшем ей одной… И судьба повернулась к ней светлой стороной – такой человек встретился на ее пути. В конце концов Иду полюбил знатный сицилийский вельможа, князь Виллафранка, который был на семь лет моложе ее. «Она была из тех женщин, которые, умея завоевать любовь мужчины, умеют и удерживать ее. Актриса, наделенная всеми соблазнами парижанки, она была далеко не глупа. Ее здравый смысл пленял сицилийца», – признает А. Моруа.
Другие биографы подчеркивают, что добродетель мадам Дюма оставляла желать лучшего. С князем актриса встретилась спустя год после заключения брака с Дюма и вскоре стала его любовницей. Причем, судя по всему, это была не единственная ее связь, и писатель смотрел на ее поведение сквозь пальцы. Может быть, потому, что сам не отличался супружеской верностью? А может, из-за того, что никогда не любил ее по-настоящему…
Начиная с 1840 года, Ида каждый год проводила во Флоренции по нескольку месяцев. Нещепетильный в личных отношениях, Дюма часто приезжал к ней. И все же в 1844 году супруги решили разойтись полюбовно. «Ида хотела жить со своим князем; Дюма, которому она изрядно надоела, был рад с ней расстаться, – подытожил семейную жизнь этой пары А. Моруа. – В контракте, заключенном 15 октября 1844 года, он обещал ей ежегодную ренту в 12 тысяч франков золотом плюс 3 тысячи франков «на карету». Чем он рисковал? Ведь ему ничего не стоило раздавать несуществующие ренты и устанавливать пенсии на доходы с несуществующего капитала. Ида лучше, чем кто бы то ни было, знала, что ей никогда не получить назад своего приданого».
Дюма повел себя рыцарски по отношению к женщине, носившей его имя, отмечает биограф. Когда Ида уезжала в Италию, он вручил ей письмо к французскому послу, из которого нельзя было понять, что прославленная семья распалась. Но скорее всего, это было просто-напросто внешним проявлением приличий.
Ида прилагала титанические усилия, чтобы добиться своей ренты; Дюма изо всех сил избегал каких бы то ни было выплат. Среди сторонников мадам Дюма была ее падчерица Мари, очень привязанная к мачехе и осуждавшая отца за расточительность.
Мари мечтала жить с Идой в Неаполе или во Флоренции: «Дорогая и милая маменька, моя жизнь здесь стала совершенно невыносимой. Прибавьте к этому печаль, которую я непрестанно испытываю от разлуки с той, кого люблю больше всего на свете».
В 1857 году князь де Виллафранка, который захотел провести несколько месяцев в Париже, снял там роскошный особняк с колоннами. Ида захворала, и вначале ее болезнь приняли за водянку; на самом деле это был рак, от которого ей вскоре суждено было умереть всего сорока восьми лет от роду… Князь преданно ухаживал за ней и показывал ее самым знаменитым врачам. Она возвратилась в Италию, где ее болезнь стала прогрессировать самым угрожающим образом. Ида Дюма скончалась в Генуе 11 марта 1859 года.
Подруга Иды, Жорж Санд, писала князю де Виллафранка через три дня: «Боже мой, какой удар для Вас и какое горе, какая огромная скорбь для всех тех, кто ее знал. Такое большое сердце, такой глубокий ум!»
Дюма, женившийся когда-то чуть ли не по принуждению, испытал некоторое облегчение оттого, что стал совершенно свободным человеком. Князь Виллафранка горько оплакивал умершую, которая унесла с собой в могилу «половину его души». Теофиль Готье, двадцать лет назад восхищавшийся белокурой Идой, тоже горевал о ней. «После смерти г-жи Эмиль Жирарден и г-жи Дюма в этом мире не осталось ни одной умной женщины…»
- Вложения
-
- ida_ferrier.jpg
- (26.53 КБ) 2252 скачивания
Re: Женщины
Пестрое счастье, которое кончилось
Джудит Скотт знала о том, как выглядит счастье, — больше, чем кто-либо другой. До семи с половиной лет она купалась в нем, пробовала на вкус, вдыхала его ни с чем несравнимый запах.
Счастье было везде: обрушивалось с неба жарким солнцем, прорастало зеленой травой, струилось сквозь пальцы песком в песочнице, благоухало пионами в саду и заходило в гости на чаепития, которые устраивали они с сестрой Джойс.
Джойс тоже была – счастьем. Каких только игр ни выдумывала неразлучная парочка! Сестра рассказывала Джудит сказки на ночь, а утром девчонки снова неслись по пыльным тропинкам куда-нибудь в заросли кукурузы навстречу приключениям.
А потом наступила осень, и счастье кончилось. Джойс пошла в первый класс. Джудит тоже отвели в школу – но лишь однажды. Там от нее чего-то хотели, что-то спрашивали, но что?..
Только Джойс умела разговаривать с Джуди, почему-то никого другого она не могла понять, даже маму с папой. До конца жизни она не поняла и того, что случилось страшной ночью — 18 октября 1950 года. Она проснулась на руках у отца, он нес ее к автомобилю. Было темно. Теперь в ее жизни всегда будет сумрачно. И родителей у нее больше не будет: опекуном девочки отныне станет штат Огайо.
https://www.miloserdie.ru/article/dzhud ... -vzaperti/
Джудит Скотт знала о том, как выглядит счастье, — больше, чем кто-либо другой. До семи с половиной лет она купалась в нем, пробовала на вкус, вдыхала его ни с чем несравнимый запах.
Счастье было везде: обрушивалось с неба жарким солнцем, прорастало зеленой травой, струилось сквозь пальцы песком в песочнице, благоухало пионами в саду и заходило в гости на чаепития, которые устраивали они с сестрой Джойс.
Джойс тоже была – счастьем. Каких только игр ни выдумывала неразлучная парочка! Сестра рассказывала Джудит сказки на ночь, а утром девчонки снова неслись по пыльным тропинкам куда-нибудь в заросли кукурузы навстречу приключениям.
А потом наступила осень, и счастье кончилось. Джойс пошла в первый класс. Джудит тоже отвели в школу – но лишь однажды. Там от нее чего-то хотели, что-то спрашивали, но что?..
Только Джойс умела разговаривать с Джуди, почему-то никого другого она не могла понять, даже маму с папой. До конца жизни она не поняла и того, что случилось страшной ночью — 18 октября 1950 года. Она проснулась на руках у отца, он нес ее к автомобилю. Было темно. Теперь в ее жизни всегда будет сумрачно. И родителей у нее больше не будет: опекуном девочки отныне станет штат Огайо.
https://www.miloserdie.ru/article/dzhud ... -vzaperti/
- Вложения
-
- SCOTT4.jpg
- (94.02 КБ) 2179 скачиваний
Re: Женщины
МАРИЯ ГАМИЛЬТОН. ИСТОРИЯ ЛЮБВИ
Род Гамильтонов упоминается в исторических документах ХI века.В походе на Англию Вильгельма I Завоевателя (будущего правителя Англии) храбростью отличился граф Мелент, за что получил поместье в Шотландии – Хэмильтон (отсюда Гамильтон). Из-за внутренних распрей многим Гамильтонам пришлось покинуть Англию. Предки Марии Гамильтон появились в России во времена Ивана III. У русского генерала Гамильтона была единственная дочь Мэри. В придворном штатном расписании среди приближённых царицы упоминается Мария Гаментова - фрейлина. Это и была Мэри Гамильтон, превращенная в Марию Даниловну (Виллимовну) Гаментову.
История свидетельствует, что царь Пётр I отличался не только широким преобразованием государства, громкими военными победами и построением флота, но и неуёмным женолюбием. Как писали современники, самодержец старался не пропустить ни одной смазливой особы женского пола и, якобы, вел специальный "постельный реестр", куда заносил имена тех, кто вскорости непременно должен оказаться в его постели и тех, кто уже там побывал.
Трудно точно сказать, сколько их было - жертв царского "реестра"? Судьбы большинства из них печальны и трагичны, как у дочери валашского господаря Кантемира, родной сестры поэта Антиоха Кантемира, которую всевластный Петр насильно сделал свой любовницей, долго не позволял ей выйти замуж и фактически заточил в имении Черная Грязь, позже переименованной Екатериной II в известное Царицыно. Натешившись, царь забыл княжну, которая через некоторое время умерла. А уж "побед" над прочими разного звания девицами и дамами просто не счесть - кто бы осмелился отказать крутому характером царю и прямо в лицо бросить ему "нет"? По большому счету, скрыться от монарших домогательств было просто некуда! Хотя, при желании, наверное, всегда можно найти укромное местечко? Впрочем, многим прелестным особам весьма льстило внимание венценосного любовника, и они даже умудрялись ловко извлечь из его похоти немало выгоды - сам царь отличался крайней скупостью, но с умом и оглядкой действуя от его имени, можно было сколотить немалый капитал. Правда, это было достаточно опасное занятие, но воровали все, а кто не рискует... Естественно, Петр не мог не заметить отличавшуюся редкой красотой Марию Даниловну и, по отзывам царедворцев, "распознал в юной красавице дарования, на которые невозможно было не воззреть с вожделением". И Мария Гамильтон попала в постельный "реестр".
Ей передали приказание постелить государю в его опочивальне.
Что она испытывала, о чем думала в тот момент?
Вряд ли предвидела до конца свою судьбу и, вполне возможно, строила очень далеко идущие планы - шотландка обладала авантюрным характером и чертовки привлекательной внешностью!
По мнению ряда историков, она вполне сознательно "мозолила глаза" самодержцу, стараясь обратить на себя его внимание и надеясь надолго удержать царя около себя: почему ей не может удаться то, что удалось безродной Екатерине? Она стареет, а фрейлина молода, хитроумна и чудо, как хороша собой! Тем более, брак царя незаконен и не освящен церковью (Брак Петра I и Екатерины состоялся только в 1712 году и тогда обе их дочери были признаны законными.
Коронована Екатерина в 1724 году): тут есть, на что поставить!
И вот свершилось - Мария стала фавориткой!
Петр словно обезумел: он никак не мог насытиться ею и постоянно требовал всё новых и новых ласк и наслаждений, беззастенчиво уединяясь с фрейлиной своей гражданской супруги в любое время! Наверное, тогда Гамильтон уже торжествовала в душе победу, но монарх вдруг совершенно охладел к ней!
Пресытившись ее любовью, он уже осматривался вокруг в поисках новых, будоражащих кровь любовных приключений.
Бедная Мария - она не учла небывалой ветрености русского царя и его патологической неверности любой женщине, включая Екатерину. И еще она не учла, что Петр был самодержец по духу своему и ярый, скупой собственник.
Во всем!.
ЦАРСКИЙ ДЕНЩИК
Конечно, во дворце сразу же нашлось немало желающих утешить молодую прелестную фрейлину, только что выскочившую из постели самодержца.
До того перебегать Петру дорогу было просто смертельно опасно, но вот после - очень даже лестно для самолюбия переспать с бывшей царской фавориткой.
Тем более, такой красавицей! И вокруг Марии Гамильтон закружился пёстрый хоровод блестящих молодых офицеров гвардии, бравых гренадёров и бомбардиров, щеголей-придворных, недавно вернувшихся из Европы. Как выяснилось впоследствии, фрейлина не смогла устоять перед могучей силой плотских наслаждений, несколько раз она была беременна, но всякий раз ей удавалось удачно избавиться от греховного плода, хотя тогда дело это было во всех отношениях крайне опасное: и в медицинском, и в правовом, и в церковном.
Казалось, Мария не ведала усталости в пикантных и сладострастных любовных играх: несмотря на все свои похождения, она хорошела день ото дня, но царь, даже встречаясь с ней ненароком, смотрел на прелестницу, как на пустое место - Петр уже забыл о фрейлине Гамильтон.
Он взял своё, и она более для него не существовала: самодержец как бы вычеркнул её из своей жизни.
Но сама жизнь сурово напомнила ему о Марии!
Сейчас трудно утверждать совершенно однозначно, но вполне возможно, что в тщетной попытке вновь закрутить лихую и отчаянную авантюру и путем любовной интриги опять завладеть вниманием царя, Мария Гамильтон уступила ухаживаниям царского денщика Ивана Орлова.
Во времена Петра денщики для государя подбирались из лучших дворянских фамилий, имели высокие офицерские чины и звания и являлись доверенными людьми, которых монарх посвящал во многие дела государства.
Они же выполняли некоторые функции камердинеров, секретарей и охранников. Нередко денщики становились супербогатыми людьми на получении огромных взяток от лиц, искавших благорасположения самодержца.
Достаточно напомнить: одним из денщиков Петра I был впоследствии ставший генералиссимусом и одним из богатейших людей Европы, член нескольких зарубежных Академий, совершенно неграмотный Александр Данилович Меньшиков.
Вне дворца Орлов и Гамильтон вели беспутную, бурную жизнь: кутежи, бесконечные развлечения и сумасшедшая страсть в постели. Да, сейчас Мария вновь оказывалась почти на расстоянии вытянутой руки от царя, она была совсем рядом с Петром, но по иронии злой судьбы по-прежнему далека от своей цели - царь ускользал!
Однако, прекрасная шотландка упорно не теряла надежды, и ее тайная связь с Орловым продолжалась несколько лет, пока над головами любовников не грянул гром...
СЛЕДСТВИЕ
В 1717 году из кабинета самого государя пропали важные бумаги.
В причастности к этому происшествию заподозрили дежурившего в тот злополучный день царского денщика Ивана Орлова.
В политическом сыске Петр I был весьма скор на руку и неимоверно жесток - денщика тут же, не дав опомниться, потащили на допрос с пристрастием.
Насмерть перепуганный Орлов - с царем шутки куда как плохи! - кинулся самодержцу в ноги и слёзно покаялся в грехах, повинившись в тайном сожительстве с бывшей фавориткой Его Величества фрейлиной Марией Гамильтон.
Совершено потеряв честь и достоинство дворянина и офицера, Орлов с торопливой, можно даже сказать суетной поспешностью начал выгораживать себя и валить все смертные грехи на Марию. Царь тут же припомнил, что незадолго до происшествия с бумагами в окрестностях дворца нашли трупик младенца, завернутый в дворцовую салфетку.
Сурово сдвинув брови, он повелел:" Фрейлину Гамильтон немедля взять!"
Конечно, её тут же схватили.Надеясь получить милостивое прощение и уповая на заступничество Екатерины Алексеевны, несчастная Гамильтон призналась в связи с Орловым и в том, что в 1715 году дважды вытравливала плод незаконной любви.
Услышав об этом, царь даже отшатнулся, словно его неожиданно и сильно ударили в грудь.
А Мария продолжала говорить, нисколько не щадя себя.
Фрейлина показала на допросе: для покрытия долгов любовника и чтобы делать ему дорогие подарки, она не раз крала у благодетельницы своей Екатерины Алексеевны деньги и разные драгоценные вещи.
Да, она виновата в кражах, но более всего виновата в детоубийстве! И государь должен понять, ЧТО именно её толкнуло на все это! Государь ДОЛЖЕН ПОНЯТЬ!
Петр нервно дёрнул щекой, сердито закусил ус и гремя ботфортами по паркету, вышел вон из канцелярии.
Он направлялся в покои жены, Екатерины Алексеевны - все-таки Мария Гамильтон была ее фрейлиной.
Надо отдать должное Екатерине - совершенно несклонная к сантиментам, она, тем не менее, повела себя в этой далеко непростой ситуации предельно осторожно и благородно.
Муж держал под следствием не только ее фрейлину,
обкрадывавшую госпожу ради сожителя, но,
в первую очередь, свою бывшую любовницу, развратную девицу, которую он в своё время чуть было не предпочел ей, Екатерине! Соблазн жестоко отомстить был крайне велик:
одно слово - и конец сопернице!
Но тонкая женская интуиция подсказала - ни за что этого не делать! - Я прощаю её за всё содеянное, Петр Алексеевич, - тихо и грустно сказала Екатерина. - Бог ей судья!
Для царя это явилось полной неожиданностью.
В первую очередь ответ жены ударил по самолюбию: значит, она знала всё и, прощая Гамильтон, тем самым намекала на божий суд над ним, Петром?!
-Ты у меня просто ангел, - хрипло сказал царь и криво усмехнулся. - Но прежде, чем она предстанет перед Богом, судить её буду я!
По вполне понятным причинам следствие несколько затянулось и продлилось более года.
Поначалу Пётр еще колебался, но всплывали всё новые подробности.
Гамильтон несколько раз подвергали жестоким пыткам, причём в присутствии государя. Она взывала к его милости, но даже теряя сознание от боли, никого не оговорила, пощадив и предавшего её Орлова.
Возможно, Мария с помутившимся от пыток рассудком всё ещё слепо надеялась вернуть этим своего неверного венценосного любовника? Тщётно!
Екатерина Алесеевна не раз ходатайствовала перед мужем о помиловании фрейлины, но Пётр оставался непреклонен.
Говорят, он не мог простить Марии, что она изменяла ему, даже когда он оставил её.
Странная ревность, тем не менее некоторые современники высказывали такое мнение и это очень похоже на противоречивого и импульсивного Петра, о котором ещё в молодости пророчествовали: он либо вскоре погибнет, либо станет великим человеком!
Орлова разжаловали и заточили в крепость, а бывшую фрейлину Марию Даниловну Гамильтон приговорили к смертной казни за детоубийство - Екатерина простила поверженную судьбой соперницу, зато царь не простил бывшую любовницу!
Орлов был прощен и выписан в полк, получив чин поручика. Жил недолго, спился и умер в горячке.
КАЗНЬ
14 марта 1719 года в Санкт-Петербурге, при стечении народа, русская леди Гамильтон взошла на эшафот, где уже стояла плаха, и ждал палач с топором - Марии Даниловне, которой тогда было около четверти века, должны были по приговору отрубить голову!
На казни бывшей фрейлины присутствовал сам Пётр I.
Он участливо простился с осуждённой, поцеловал её и просил молиться за всех грешных, остающихся на земле.
Поднимаясь по ступенькам эшафота, Мария неожиданно пошатнулась, теряя от страха сознание, и царь заботливо поддержал её, помогая сделать последний шаг к плахе.
Палач грубо схватил красавицу за волосы, заставил её опуститься на колени, положить голову на плаху и взмахнул топором.
Раздался глухой удар, толпа сдавленно ахнула, и отрубленная голова русской леди Гамильтон скатилась в грязь.
Широкими шагами царь подошёл к ней, наклонился, ухватил за перепачканные кровью волосы, поднял и крепко поцеловал в мертвые губы!
Потом он показал голову всем собравшимся, застывшим от ужаса, и прочел толковую лекцию по анатомии, в которой был большим любителем и знатоком.
По свидетельствам очевидцев, после этого Его Величество небрежно бросил голову в грязь, размашисто перекрестился и ушел, глухо бросив через плечо:
- В кунцкамеру!
Ещё два века спустя в кунцкамере Академии наук, как образец для медицинских исследований, хранилась отрубленная голова фрейлины Марии Гамильтон.
Где покоилось её тело, неизвестно...
Такова трагическая история прекрасной авантюристки, русской леди Гамильтон, на свою беду строившей слишком далеко идущие планы и оказавшейся слишком близко к русскому трону.
Спустя шестьдесят лет президент Академии наук княгиня Екатерина Дашкова пересматривала счета и обнаружила, что чересчур много уходит спирта для консервации препаратов. Обнаружила она и старый документ, по которому было ясно, что спирт уходит на сохранение двух человеческих голов, хранящихся в тайном отделении музея. Княгиня сообщила о находке Екатерине II. Стеклянные сосуды принесли во дворец. Прекрасно сохранившие прижизненную красоту перед императрицей предстали головы Марии Гамильтон и Виллима Монса - жертв тайной и непрощающей ревности великого императора Петра.
Род Гамильтонов упоминается в исторических документах ХI века.В походе на Англию Вильгельма I Завоевателя (будущего правителя Англии) храбростью отличился граф Мелент, за что получил поместье в Шотландии – Хэмильтон (отсюда Гамильтон). Из-за внутренних распрей многим Гамильтонам пришлось покинуть Англию. Предки Марии Гамильтон появились в России во времена Ивана III. У русского генерала Гамильтона была единственная дочь Мэри. В придворном штатном расписании среди приближённых царицы упоминается Мария Гаментова - фрейлина. Это и была Мэри Гамильтон, превращенная в Марию Даниловну (Виллимовну) Гаментову.
История свидетельствует, что царь Пётр I отличался не только широким преобразованием государства, громкими военными победами и построением флота, но и неуёмным женолюбием. Как писали современники, самодержец старался не пропустить ни одной смазливой особы женского пола и, якобы, вел специальный "постельный реестр", куда заносил имена тех, кто вскорости непременно должен оказаться в его постели и тех, кто уже там побывал.
Трудно точно сказать, сколько их было - жертв царского "реестра"? Судьбы большинства из них печальны и трагичны, как у дочери валашского господаря Кантемира, родной сестры поэта Антиоха Кантемира, которую всевластный Петр насильно сделал свой любовницей, долго не позволял ей выйти замуж и фактически заточил в имении Черная Грязь, позже переименованной Екатериной II в известное Царицыно. Натешившись, царь забыл княжну, которая через некоторое время умерла. А уж "побед" над прочими разного звания девицами и дамами просто не счесть - кто бы осмелился отказать крутому характером царю и прямо в лицо бросить ему "нет"? По большому счету, скрыться от монарших домогательств было просто некуда! Хотя, при желании, наверное, всегда можно найти укромное местечко? Впрочем, многим прелестным особам весьма льстило внимание венценосного любовника, и они даже умудрялись ловко извлечь из его похоти немало выгоды - сам царь отличался крайней скупостью, но с умом и оглядкой действуя от его имени, можно было сколотить немалый капитал. Правда, это было достаточно опасное занятие, но воровали все, а кто не рискует... Естественно, Петр не мог не заметить отличавшуюся редкой красотой Марию Даниловну и, по отзывам царедворцев, "распознал в юной красавице дарования, на которые невозможно было не воззреть с вожделением". И Мария Гамильтон попала в постельный "реестр".
Ей передали приказание постелить государю в его опочивальне.
Что она испытывала, о чем думала в тот момент?
Вряд ли предвидела до конца свою судьбу и, вполне возможно, строила очень далеко идущие планы - шотландка обладала авантюрным характером и чертовки привлекательной внешностью!
По мнению ряда историков, она вполне сознательно "мозолила глаза" самодержцу, стараясь обратить на себя его внимание и надеясь надолго удержать царя около себя: почему ей не может удаться то, что удалось безродной Екатерине? Она стареет, а фрейлина молода, хитроумна и чудо, как хороша собой! Тем более, брак царя незаконен и не освящен церковью (Брак Петра I и Екатерины состоялся только в 1712 году и тогда обе их дочери были признаны законными.
Коронована Екатерина в 1724 году): тут есть, на что поставить!
И вот свершилось - Мария стала фавориткой!
Петр словно обезумел: он никак не мог насытиться ею и постоянно требовал всё новых и новых ласк и наслаждений, беззастенчиво уединяясь с фрейлиной своей гражданской супруги в любое время! Наверное, тогда Гамильтон уже торжествовала в душе победу, но монарх вдруг совершенно охладел к ней!
Пресытившись ее любовью, он уже осматривался вокруг в поисках новых, будоражащих кровь любовных приключений.
Бедная Мария - она не учла небывалой ветрености русского царя и его патологической неверности любой женщине, включая Екатерину. И еще она не учла, что Петр был самодержец по духу своему и ярый, скупой собственник.
Во всем!.
ЦАРСКИЙ ДЕНЩИК
Конечно, во дворце сразу же нашлось немало желающих утешить молодую прелестную фрейлину, только что выскочившую из постели самодержца.
До того перебегать Петру дорогу было просто смертельно опасно, но вот после - очень даже лестно для самолюбия переспать с бывшей царской фавориткой.
Тем более, такой красавицей! И вокруг Марии Гамильтон закружился пёстрый хоровод блестящих молодых офицеров гвардии, бравых гренадёров и бомбардиров, щеголей-придворных, недавно вернувшихся из Европы. Как выяснилось впоследствии, фрейлина не смогла устоять перед могучей силой плотских наслаждений, несколько раз она была беременна, но всякий раз ей удавалось удачно избавиться от греховного плода, хотя тогда дело это было во всех отношениях крайне опасное: и в медицинском, и в правовом, и в церковном.
Казалось, Мария не ведала усталости в пикантных и сладострастных любовных играх: несмотря на все свои похождения, она хорошела день ото дня, но царь, даже встречаясь с ней ненароком, смотрел на прелестницу, как на пустое место - Петр уже забыл о фрейлине Гамильтон.
Он взял своё, и она более для него не существовала: самодержец как бы вычеркнул её из своей жизни.
Но сама жизнь сурово напомнила ему о Марии!
Сейчас трудно утверждать совершенно однозначно, но вполне возможно, что в тщетной попытке вновь закрутить лихую и отчаянную авантюру и путем любовной интриги опять завладеть вниманием царя, Мария Гамильтон уступила ухаживаниям царского денщика Ивана Орлова.
Во времена Петра денщики для государя подбирались из лучших дворянских фамилий, имели высокие офицерские чины и звания и являлись доверенными людьми, которых монарх посвящал во многие дела государства.
Они же выполняли некоторые функции камердинеров, секретарей и охранников. Нередко денщики становились супербогатыми людьми на получении огромных взяток от лиц, искавших благорасположения самодержца.
Достаточно напомнить: одним из денщиков Петра I был впоследствии ставший генералиссимусом и одним из богатейших людей Европы, член нескольких зарубежных Академий, совершенно неграмотный Александр Данилович Меньшиков.
Вне дворца Орлов и Гамильтон вели беспутную, бурную жизнь: кутежи, бесконечные развлечения и сумасшедшая страсть в постели. Да, сейчас Мария вновь оказывалась почти на расстоянии вытянутой руки от царя, она была совсем рядом с Петром, но по иронии злой судьбы по-прежнему далека от своей цели - царь ускользал!
Однако, прекрасная шотландка упорно не теряла надежды, и ее тайная связь с Орловым продолжалась несколько лет, пока над головами любовников не грянул гром...
СЛЕДСТВИЕ
В 1717 году из кабинета самого государя пропали важные бумаги.
В причастности к этому происшествию заподозрили дежурившего в тот злополучный день царского денщика Ивана Орлова.
В политическом сыске Петр I был весьма скор на руку и неимоверно жесток - денщика тут же, не дав опомниться, потащили на допрос с пристрастием.
Насмерть перепуганный Орлов - с царем шутки куда как плохи! - кинулся самодержцу в ноги и слёзно покаялся в грехах, повинившись в тайном сожительстве с бывшей фавориткой Его Величества фрейлиной Марией Гамильтон.
Совершено потеряв честь и достоинство дворянина и офицера, Орлов с торопливой, можно даже сказать суетной поспешностью начал выгораживать себя и валить все смертные грехи на Марию. Царь тут же припомнил, что незадолго до происшествия с бумагами в окрестностях дворца нашли трупик младенца, завернутый в дворцовую салфетку.
Сурово сдвинув брови, он повелел:" Фрейлину Гамильтон немедля взять!"
Конечно, её тут же схватили.Надеясь получить милостивое прощение и уповая на заступничество Екатерины Алексеевны, несчастная Гамильтон призналась в связи с Орловым и в том, что в 1715 году дважды вытравливала плод незаконной любви.
Услышав об этом, царь даже отшатнулся, словно его неожиданно и сильно ударили в грудь.
А Мария продолжала говорить, нисколько не щадя себя.
Фрейлина показала на допросе: для покрытия долгов любовника и чтобы делать ему дорогие подарки, она не раз крала у благодетельницы своей Екатерины Алексеевны деньги и разные драгоценные вещи.
Да, она виновата в кражах, но более всего виновата в детоубийстве! И государь должен понять, ЧТО именно её толкнуло на все это! Государь ДОЛЖЕН ПОНЯТЬ!
Петр нервно дёрнул щекой, сердито закусил ус и гремя ботфортами по паркету, вышел вон из канцелярии.
Он направлялся в покои жены, Екатерины Алексеевны - все-таки Мария Гамильтон была ее фрейлиной.
Надо отдать должное Екатерине - совершенно несклонная к сантиментам, она, тем не менее, повела себя в этой далеко непростой ситуации предельно осторожно и благородно.
Муж держал под следствием не только ее фрейлину,
обкрадывавшую госпожу ради сожителя, но,
в первую очередь, свою бывшую любовницу, развратную девицу, которую он в своё время чуть было не предпочел ей, Екатерине! Соблазн жестоко отомстить был крайне велик:
одно слово - и конец сопернице!
Но тонкая женская интуиция подсказала - ни за что этого не делать! - Я прощаю её за всё содеянное, Петр Алексеевич, - тихо и грустно сказала Екатерина. - Бог ей судья!
Для царя это явилось полной неожиданностью.
В первую очередь ответ жены ударил по самолюбию: значит, она знала всё и, прощая Гамильтон, тем самым намекала на божий суд над ним, Петром?!
-Ты у меня просто ангел, - хрипло сказал царь и криво усмехнулся. - Но прежде, чем она предстанет перед Богом, судить её буду я!
По вполне понятным причинам следствие несколько затянулось и продлилось более года.
Поначалу Пётр еще колебался, но всплывали всё новые подробности.
Гамильтон несколько раз подвергали жестоким пыткам, причём в присутствии государя. Она взывала к его милости, но даже теряя сознание от боли, никого не оговорила, пощадив и предавшего её Орлова.
Возможно, Мария с помутившимся от пыток рассудком всё ещё слепо надеялась вернуть этим своего неверного венценосного любовника? Тщётно!
Екатерина Алесеевна не раз ходатайствовала перед мужем о помиловании фрейлины, но Пётр оставался непреклонен.
Говорят, он не мог простить Марии, что она изменяла ему, даже когда он оставил её.
Странная ревность, тем не менее некоторые современники высказывали такое мнение и это очень похоже на противоречивого и импульсивного Петра, о котором ещё в молодости пророчествовали: он либо вскоре погибнет, либо станет великим человеком!
Орлова разжаловали и заточили в крепость, а бывшую фрейлину Марию Даниловну Гамильтон приговорили к смертной казни за детоубийство - Екатерина простила поверженную судьбой соперницу, зато царь не простил бывшую любовницу!
Орлов был прощен и выписан в полк, получив чин поручика. Жил недолго, спился и умер в горячке.
КАЗНЬ
14 марта 1719 года в Санкт-Петербурге, при стечении народа, русская леди Гамильтон взошла на эшафот, где уже стояла плаха, и ждал палач с топором - Марии Даниловне, которой тогда было около четверти века, должны были по приговору отрубить голову!
На казни бывшей фрейлины присутствовал сам Пётр I.
Он участливо простился с осуждённой, поцеловал её и просил молиться за всех грешных, остающихся на земле.
Поднимаясь по ступенькам эшафота, Мария неожиданно пошатнулась, теряя от страха сознание, и царь заботливо поддержал её, помогая сделать последний шаг к плахе.
Палач грубо схватил красавицу за волосы, заставил её опуститься на колени, положить голову на плаху и взмахнул топором.
Раздался глухой удар, толпа сдавленно ахнула, и отрубленная голова русской леди Гамильтон скатилась в грязь.
Широкими шагами царь подошёл к ней, наклонился, ухватил за перепачканные кровью волосы, поднял и крепко поцеловал в мертвые губы!
Потом он показал голову всем собравшимся, застывшим от ужаса, и прочел толковую лекцию по анатомии, в которой был большим любителем и знатоком.
По свидетельствам очевидцев, после этого Его Величество небрежно бросил голову в грязь, размашисто перекрестился и ушел, глухо бросив через плечо:
- В кунцкамеру!
Ещё два века спустя в кунцкамере Академии наук, как образец для медицинских исследований, хранилась отрубленная голова фрейлины Марии Гамильтон.
Где покоилось её тело, неизвестно...
Такова трагическая история прекрасной авантюристки, русской леди Гамильтон, на свою беду строившей слишком далеко идущие планы и оказавшейся слишком близко к русскому трону.
Спустя шестьдесят лет президент Академии наук княгиня Екатерина Дашкова пересматривала счета и обнаружила, что чересчур много уходит спирта для консервации препаратов. Обнаружила она и старый документ, по которому было ясно, что спирт уходит на сохранение двух человеческих голов, хранящихся в тайном отделении музея. Княгиня сообщила о находке Екатерине II. Стеклянные сосуды принесли во дворец. Прекрасно сохранившие прижизненную красоту перед императрицей предстали головы Марии Гамильтон и Виллима Монса - жертв тайной и непрощающей ревности великого императора Петра.
- Вложения
-
- kartina_nikitin_mariya_kant.jpg
- (27.05 КБ) 2162 скачивания
-
Re: Женщины
Она родилась в Риге в 1891 году. В детстве жила у моря – родители вскоре переехали в Анапу, в шести верстах от которой располагалось имение отца с обширными виноградниками. Недалеко от имения – три древних кургана, где велись археологические раскопки и где Лиза Пиленко частенько проводила жаркие летние дни. В 1905-м семья обосновалась в Ялте – отец Лизы стал директором Никитского ботанического сада. Его неожиданная и преждевременная смерть на следующий год явилась первым жестоким ударом в ее жизни.
Источник:
http://www.kulturologia.ru/blogs/240116/28166/
Когда вы стоите на моём пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите всё о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту –
Что же? Разве я обижу вас?
О, нет! Ведь я не насильник,
Не обманщик и не гордец,
Хотя много знаю,
Слишком много думаю с детства
И слишком занят собой.
Ведь я – сочинитель,
Человек, называющий всё по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.
Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах,
Всё же, я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет.
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные речи
О земле и о небе.
Право, я буду рад за вас,
Так как – только влюблённый
Имеет право на звание человека.
<А.Блок 1908>
Источник:
http://www.kulturologia.ru/blogs/240116/28166/
Когда вы стоите на моём пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите всё о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту –
Что же? Разве я обижу вас?
О, нет! Ведь я не насильник,
Не обманщик и не гордец,
Хотя много знаю,
Слишком много думаю с детства
И слишком занят собой.
Ведь я – сочинитель,
Человек, называющий всё по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.
Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах,
Всё же, я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет.
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные речи
О земле и о небе.
Право, я буду рад за вас,
Так как – только влюблённый
Имеет право на звание человека.
<А.Блок 1908>
Re: Женщины
посмотрела неплохой сериал Жанна Пуассон, маркиза де Помпадур/Jeanne Poisson, Marquise de Pompadour
на ютюбе отрывка на русском не нашла к сожалению
на ютюбе отрывка на русском не нашла к сожалению
Re: Женщины
Саида Аль-Хурра
Последняя королева Тетуана
По праву считается одной из наиболее выдающихся женщин исламского запада современной эпохи. Вместе с известным турецким корсаром Барбароссой Алжирским (Barbarossa of Algiers) аль-Хурра контролировала практически все Средиземное море (Mediterranean Sea) – Саида работала в его западной части, тогда как Барбаросса наводил страх на восточную.
В 1515-м Саида стала последней королевой Тетуана; власть в свои руки она взяла после смерти предыдущего правителя – ее мужа. В дальнейшем аль-Хурра вышла замуж за марокканского короля Ахмеда аль-Ваттаси (Ahmed al-Wattasi) – отказавшись, впрочем, покинуть ради церемонии подвластные ей земли. Свадьба Ахмеда и Саиды стала единственной в истории Марокко (Morocco) женитьбой короля, прошедшей за пределами столицы страны.
Имя, под которым королева вошла в историю – 'Саида аль-Хурра' – технически ближе к титулу; на русский язык его примерно можно перевести, как 'благородная, независимая и свободная дама, не преклоняющая колен ни перед кем'. 'Хакима Татван', в свою очередь, переводится как 'правительница Тетуана'.
Родилась аль-Хурра в почтенной мусульманской семье Бану Рашид (Banu Rashid) – по разным источникам то ли марроканского, то ли андалузского происхождения.
В 1492-м Изабелла I Кастильская (Isabella I of Castile) и Фердинанд II Арагонский (Ferdinand II of Aragon) завоевали мусульманскую на тот момент Гранаду (Granada); Бану Рашиды были вынуждены бежать от реконкисты – новое пристанище себе они нашли лишь в Шауэне (Chaouen). Несмотря на вынужденное бегство, родители смогли обеспечить дочке в высшей степени достойное детство – впрочем, о брошенной Гранаде Саида никогда не забывала.
В 16 лет девушка вышла замуж за 46-летнего друга отца, некоего аль-Мандри (al-Mandri); как это часто бывало в то время, договорились о браке стороны еще когда аль-Хурра была совсем юной. Следует отметить, что в различных исторических источниках данная история описывается по разному – некоторые утверждают, что мужем Саиды стал сын аль-Мандри. В любом случае, жена из аль-Хурра вышла в высшей степени замечательная – она активно помогала мужу в его делах и настолько преуспела, что – после смерти аль-Мандри в 1515-м – смогла стать правительницей Тетуана. Испанские и португальские источники тех времен описывают Саиду, как на редкость впечатляющего партнера по дипломатическим играм.
Долго вдовой оставаться аль-Хурра не стала; её новый жених, несмотря на высокий титул – а был он ни много, ни мало, королем Марокко – был вынужден ехать на свадьбу к ней лично. Считается, что таким образом Саида с самого начала дала понять новому суженому, что не планирует отдавать ему в руки бразды правления Тетуаном.
Простить христианам вынужденное бегство из Гранады Саида так и не смогла; в какой-то степени именно желание отомстить и сподвигло её стать пираткой. Разумеется, не следует забывать и о финансовой стороне дела – пиратство приносило довольно неплохие барыши за счет награбленного и выкупа за пленных; формирование флота аль-Хурра рассматривала и как шаг в сторону возвращения Андалузии (Andalusia). Следует отметить, что даже в качестве пиратки Саида пользовалась у христиан вполне достойной репутацией – те уважали её власть и охотно вели с ней переговоры о выкупе пленных. Некоторые склонны считать, что немало на авторитет аль-Хурра повлияли успехи другой женщины-монарха – упомянутой уже Изабеллы Кастильской.
Правила Тетуаном Саида порядка 30 лет; покинула трон она отнюдь не добровольно – в 1542-м ее сместил её пасынок. Королеву лишили всей власти и имущества; о дальнейшей её судьбе информации не сохранилось.
Последняя королева Тетуана
По праву считается одной из наиболее выдающихся женщин исламского запада современной эпохи. Вместе с известным турецким корсаром Барбароссой Алжирским (Barbarossa of Algiers) аль-Хурра контролировала практически все Средиземное море (Mediterranean Sea) – Саида работала в его западной части, тогда как Барбаросса наводил страх на восточную.
В 1515-м Саида стала последней королевой Тетуана; власть в свои руки она взяла после смерти предыдущего правителя – ее мужа. В дальнейшем аль-Хурра вышла замуж за марокканского короля Ахмеда аль-Ваттаси (Ahmed al-Wattasi) – отказавшись, впрочем, покинуть ради церемонии подвластные ей земли. Свадьба Ахмеда и Саиды стала единственной в истории Марокко (Morocco) женитьбой короля, прошедшей за пределами столицы страны.
Имя, под которым королева вошла в историю – 'Саида аль-Хурра' – технически ближе к титулу; на русский язык его примерно можно перевести, как 'благородная, независимая и свободная дама, не преклоняющая колен ни перед кем'. 'Хакима Татван', в свою очередь, переводится как 'правительница Тетуана'.
Родилась аль-Хурра в почтенной мусульманской семье Бану Рашид (Banu Rashid) – по разным источникам то ли марроканского, то ли андалузского происхождения.
В 1492-м Изабелла I Кастильская (Isabella I of Castile) и Фердинанд II Арагонский (Ferdinand II of Aragon) завоевали мусульманскую на тот момент Гранаду (Granada); Бану Рашиды были вынуждены бежать от реконкисты – новое пристанище себе они нашли лишь в Шауэне (Chaouen). Несмотря на вынужденное бегство, родители смогли обеспечить дочке в высшей степени достойное детство – впрочем, о брошенной Гранаде Саида никогда не забывала.
В 16 лет девушка вышла замуж за 46-летнего друга отца, некоего аль-Мандри (al-Mandri); как это часто бывало в то время, договорились о браке стороны еще когда аль-Хурра была совсем юной. Следует отметить, что в различных исторических источниках данная история описывается по разному – некоторые утверждают, что мужем Саиды стал сын аль-Мандри. В любом случае, жена из аль-Хурра вышла в высшей степени замечательная – она активно помогала мужу в его делах и настолько преуспела, что – после смерти аль-Мандри в 1515-м – смогла стать правительницей Тетуана. Испанские и португальские источники тех времен описывают Саиду, как на редкость впечатляющего партнера по дипломатическим играм.
Долго вдовой оставаться аль-Хурра не стала; её новый жених, несмотря на высокий титул – а был он ни много, ни мало, королем Марокко – был вынужден ехать на свадьбу к ней лично. Считается, что таким образом Саида с самого начала дала понять новому суженому, что не планирует отдавать ему в руки бразды правления Тетуаном.
Простить христианам вынужденное бегство из Гранады Саида так и не смогла; в какой-то степени именно желание отомстить и сподвигло её стать пираткой. Разумеется, не следует забывать и о финансовой стороне дела – пиратство приносило довольно неплохие барыши за счет награбленного и выкупа за пленных; формирование флота аль-Хурра рассматривала и как шаг в сторону возвращения Андалузии (Andalusia). Следует отметить, что даже в качестве пиратки Саида пользовалась у христиан вполне достойной репутацией – те уважали её власть и охотно вели с ней переговоры о выкупе пленных. Некоторые склонны считать, что немало на авторитет аль-Хурра повлияли успехи другой женщины-монарха – упомянутой уже Изабеллы Кастильской.
Правила Тетуаном Саида порядка 30 лет; покинула трон она отнюдь не добровольно – в 1542-м ее сместил её пасынок. Королеву лишили всей власти и имущества; о дальнейшей её судьбе информации не сохранилось.
Re: Женщины
БЕРТА МОРИЗО И БРАТЬЯ МАНЕ.
ИСТОРИЯ ЛЮБВИ...
Намётанным взглядом художника Мане отметил трепет свечей, выхватывающих из полумрака резную скульптуру, краски алтарных картин, расставленные повсюду белоснежные букеты. Торжественно звучит орган, вступает "ангельский" хор мальчиков, и аббат Юрель выплывает навстречу в праздничном облачении. Нет слов, роскошная композиция, хоть сейчас на полотно и на выставку в Салон!
Но ведь жених не он. Тогда что же он здесь делает?
Выдаёт замуж любимую. И за кого? За младшего брата! Через несколько минут его Берта станет госпожой Эжен Мане. А завтра на двери их квартиры появится табличка "Юрист г-н Эжен Мане с супругой". Как сказала Берта: "Завтра я избавлюсь от романтических химер. Удастся ли?"
http://radikal.ru/big/e16fd11cda1d4dafaffbae0631b0d7e2
Портрет Берты Моризо, 1870гг.
Целый год мать уговаривала Берту выйти замуж за Эжена. Ведь он - солидный юрист, не то что дочкины друзья-художники. Мадам Моризо, утирая счастливые слёзы, то и дело косилась на Эдуарда: как бы не сорвал венчание.
Мане горько улыбнулся: может ему стоило захватить в церковь пару натурщиц. Нет, пора остепениться. В конце концов, ведь он любит обоих - и брата, и Берту, а значит, надо пожелать им счастья, коль уж они решили соединить свои судьбы. Впрочем, для Берты эта свадьба совсем не праздник. Скорей необходимость.
Прошло уже почти семь лет с тех пор, как Берта познакомилась со старшим Мане. Семь лет их странной любви...
Эдуард встретил Берту в Лувре, где двадцатисемилетняя художница старательно копировала картину Рубенса. В то время 36-летний Мане был уже знаменит - блестяще, скандально.
Он написал шокирующий "Завртак на траве" и еще более эпатирующую "Олимпию" - полотна, которые превозносили и ругали одновременно.
Женщины сходили по нему с ума, обивали пороги модной мастерской. Но никто не задерживался - ни в мастерской художника, ни в его сердце. До тех пор пока в его жизни не появилась Берта Моризо.
Она приходила в мастерскую с матерью и чинно сидела, пока Мане делал наброски. По примеру Гойи Мане решил написать сцену на балконе. Берта и вправду похожа на испанку: тяжелые тёмные волосы, нервное одухотворённое лицо и таинственные глаза такого глубоко зелёного цвета, что кажутся почти чёрными.
Красота Берты производила почти колдовское впечатление. Она покорила не одно мужское сердце, но взаимности не сумел добиться ни один. Но Эдуард с первого взгляда понял, что под маской холодности скрывается очень страстная натура. Он писал с неё сцену своего "Балкона", а она пожирала его своими глазищами. И он, общепризнанный ловелас был с ней весьма деликатен. Берта такая смелая в работе в жизни оказалась недотрогой.
http://radikal.ru/big/e81b32aadec6463cb9020bbaebc3bf2a
"Балкон"
Мане всячески старался обратить на себя внимание Берты: вызывал у неё ревность, притворно критиковал её работы (тайком восторгаясь ими) или наоборот превозносил её перед другими учениками. Но Берта сразу ему сказала, что никогда не согласится на любовную связь. и причина у неё была весомой - Мане был женат и расставаться с женой не спешил. Домашний уют и игра Сюзанны на фортепиано по вечерам ему были дороги, но больше их сложная совместная история не позволяла её предать.
Они прожили вместе 22 года. Познакомились в далёкой юности, когда двадцатилетняя учительница музыки мадемуазель Сюзанна Ленхоф пришла в дом Мане давать уроки братьям Эдуарду и Эжену. Мадемуазель была поражена - она расчитывала учить милых крошек, а увидела почти своих ровесников. Эжену уже исполнилось 17, Эдуарду - 18. Сюзанна была чудо как мила - прелестные белокурые волосы, матово-молочная кожа, ямочки на щёчках, особенно притягательные, когда она улыбалась. А улыбалась девушка часто.
Она вообще никогда не унывала - ведь ей, дочери голландского органиста, приехавшей во Францию, самой приходилось зарабатывать на жизнь, и оптимизм был ей главной опорой. Сюзанна не впала в отчаяние, даже когда поняла, что ждёт ребёнка от Эдуарда, хотя знала, что он не может на ней жениться - иначе отец лишит его средств. Она любила Эдуарда без горечи и претензий - ведь юноша был так неотразим и остроумен!
О рождении мальчика Леона пришлось рассказать бабушкам - её матери и матери Эдуарда. Бабушки решили записать младенца, как младшего сына госпожи Ленхоф, а истинные родители для всех стали крёстными Леона. Всё это происходило в тайне от господина Мане.
Только после смерти отца Эдуард женился на Сюзанне. Леону было уже одиннадцать лет. Сын так и остался навсегда крестником своих настоящих родителей.
Эдуард считал Сюзанну слабой а Берту сильной. А как можно бросить слабого? Ведь она пропадёт!
А с Бертой они молча любят друг друга! Глаза об этом кричат! Хоть жениться на ней Эдуарду не суждено, она никуда и никогда от него не уйдёт!
... И вот теперь после этой свадьбы Берта наконец станет госпожой Мане. Его Берта...
Теперь молодой художнице хотелось думать, что, может быть, Эжен любит её по-настоящему. Ведь он знал об их романе с братом и всё равно женился. Берта скрипнула зубами. Она переняла эту дурацкую манеру у Эдуарда. Пусть, наплевать! Зато теперь она может без стеснения смотреть в глаза Сюзанне.
А Эжен был воодушевлён. Главный приз достался ему. Раньше он на Берту мог только заглядываться, а теперь она - его жена. Он может работать и адвокатом, и частным поверенным, а в июне ему обещали неплохое место в суде. Так что он даст жене гораздо больше, чем мог бы предложить ей брат.
На следующий день после свадьбы Берта отправилась навестить семейство Эдуарда. Ей хотелось отхлестать хозяина по физиономии - пусть бы это было платой за ночной урок любви, который не Эжен, а он должен был ей преподать. Хотелось накричать на тихую Сюзанну, снова и снова пытающуюся осилить ноктюрн Шопена. Однако Берта выглядела весёлой, почти счастливой. И Эдуард сломался.
Он запил и начал заводить интрижки с заказчицами, порой приводил женщин прямо с улицы.
Супружеская жизнь Берты протекала тоже отнюдь не безоблачно. Она родила дочь, Эжен стал часто болеть, и Берте приходилось и о малышке заботиться, и картины писать, и устраивать выставки.
Здоровье Эдуардо сильно пошатнулось. Нога сначала ныла, он не обращал внимания, потом он без палки уже не смог ходить. Страшная весть застала врасплох - у него гангрена.
Свой шедевр "Бар в Фоли-Бержер" - Мане заканчивал, будучи смертельно больным. Он писал гимн вечному празднику жизни, и так не хотелось уходить с этого праздника! Юную барменшу рисовал с натуры. У девушки были голубые глаза и рыжеватые волосы. По удивительному совпадению её звали как жену - Сюзанной. Но когда картина была закончена, с полотна на мир в который раз смотрела Берта Моризо.
http://radikal.ru/big/f251c6b9ba4b499f9e97019965693133
A Bar at the Folies-Bergere - 1882. Эдуард Мане
После смерти 52-летнего Эдуарда Мане остались лишь долги и картины. Через пару десятилетий за них будут сражаться лучшие музеи мира.
А тогда Сюзанна и Эжен во всех несчастьях семьи винили Берту. Она по всему дому развесила катрины Эдуарда и часами просиживала перед ними, забросив работу. Когда муж внезапно умер, у неё не оставалось слёз.
"Она все их выплакала за годы совместной жизни", - скажет потом Огюст Ренуар. А уж ему ли не знать! Ренуар всю жизнь писал портреты Берты, которую тайно любил, но не проронил ни слова о своём чувстве.
В семейном склепе Мане Берту положили рядом с Эдуардом, а Сюзанна присоединилась к ним только в марте 1906 года - спустя 11 лет.
ИСТОРИЯ ЛЮБВИ...
Намётанным взглядом художника Мане отметил трепет свечей, выхватывающих из полумрака резную скульптуру, краски алтарных картин, расставленные повсюду белоснежные букеты. Торжественно звучит орган, вступает "ангельский" хор мальчиков, и аббат Юрель выплывает навстречу в праздничном облачении. Нет слов, роскошная композиция, хоть сейчас на полотно и на выставку в Салон!
Но ведь жених не он. Тогда что же он здесь делает?
Выдаёт замуж любимую. И за кого? За младшего брата! Через несколько минут его Берта станет госпожой Эжен Мане. А завтра на двери их квартиры появится табличка "Юрист г-н Эжен Мане с супругой". Как сказала Берта: "Завтра я избавлюсь от романтических химер. Удастся ли?"
http://radikal.ru/big/e16fd11cda1d4dafaffbae0631b0d7e2
Портрет Берты Моризо, 1870гг.
Целый год мать уговаривала Берту выйти замуж за Эжена. Ведь он - солидный юрист, не то что дочкины друзья-художники. Мадам Моризо, утирая счастливые слёзы, то и дело косилась на Эдуарда: как бы не сорвал венчание.
Мане горько улыбнулся: может ему стоило захватить в церковь пару натурщиц. Нет, пора остепениться. В конце концов, ведь он любит обоих - и брата, и Берту, а значит, надо пожелать им счастья, коль уж они решили соединить свои судьбы. Впрочем, для Берты эта свадьба совсем не праздник. Скорей необходимость.
Прошло уже почти семь лет с тех пор, как Берта познакомилась со старшим Мане. Семь лет их странной любви...
Эдуард встретил Берту в Лувре, где двадцатисемилетняя художница старательно копировала картину Рубенса. В то время 36-летний Мане был уже знаменит - блестяще, скандально.
Он написал шокирующий "Завртак на траве" и еще более эпатирующую "Олимпию" - полотна, которые превозносили и ругали одновременно.
Женщины сходили по нему с ума, обивали пороги модной мастерской. Но никто не задерживался - ни в мастерской художника, ни в его сердце. До тех пор пока в его жизни не появилась Берта Моризо.
Она приходила в мастерскую с матерью и чинно сидела, пока Мане делал наброски. По примеру Гойи Мане решил написать сцену на балконе. Берта и вправду похожа на испанку: тяжелые тёмные волосы, нервное одухотворённое лицо и таинственные глаза такого глубоко зелёного цвета, что кажутся почти чёрными.
Красота Берты производила почти колдовское впечатление. Она покорила не одно мужское сердце, но взаимности не сумел добиться ни один. Но Эдуард с первого взгляда понял, что под маской холодности скрывается очень страстная натура. Он писал с неё сцену своего "Балкона", а она пожирала его своими глазищами. И он, общепризнанный ловелас был с ней весьма деликатен. Берта такая смелая в работе в жизни оказалась недотрогой.
http://radikal.ru/big/e81b32aadec6463cb9020bbaebc3bf2a
"Балкон"
Мане всячески старался обратить на себя внимание Берты: вызывал у неё ревность, притворно критиковал её работы (тайком восторгаясь ими) или наоборот превозносил её перед другими учениками. Но Берта сразу ему сказала, что никогда не согласится на любовную связь. и причина у неё была весомой - Мане был женат и расставаться с женой не спешил. Домашний уют и игра Сюзанны на фортепиано по вечерам ему были дороги, но больше их сложная совместная история не позволяла её предать.
Они прожили вместе 22 года. Познакомились в далёкой юности, когда двадцатилетняя учительница музыки мадемуазель Сюзанна Ленхоф пришла в дом Мане давать уроки братьям Эдуарду и Эжену. Мадемуазель была поражена - она расчитывала учить милых крошек, а увидела почти своих ровесников. Эжену уже исполнилось 17, Эдуарду - 18. Сюзанна была чудо как мила - прелестные белокурые волосы, матово-молочная кожа, ямочки на щёчках, особенно притягательные, когда она улыбалась. А улыбалась девушка часто.
Она вообще никогда не унывала - ведь ей, дочери голландского органиста, приехавшей во Францию, самой приходилось зарабатывать на жизнь, и оптимизм был ей главной опорой. Сюзанна не впала в отчаяние, даже когда поняла, что ждёт ребёнка от Эдуарда, хотя знала, что он не может на ней жениться - иначе отец лишит его средств. Она любила Эдуарда без горечи и претензий - ведь юноша был так неотразим и остроумен!
О рождении мальчика Леона пришлось рассказать бабушкам - её матери и матери Эдуарда. Бабушки решили записать младенца, как младшего сына госпожи Ленхоф, а истинные родители для всех стали крёстными Леона. Всё это происходило в тайне от господина Мане.
Только после смерти отца Эдуард женился на Сюзанне. Леону было уже одиннадцать лет. Сын так и остался навсегда крестником своих настоящих родителей.
Эдуард считал Сюзанну слабой а Берту сильной. А как можно бросить слабого? Ведь она пропадёт!
А с Бертой они молча любят друг друга! Глаза об этом кричат! Хоть жениться на ней Эдуарду не суждено, она никуда и никогда от него не уйдёт!
... И вот теперь после этой свадьбы Берта наконец станет госпожой Мане. Его Берта...
Теперь молодой художнице хотелось думать, что, может быть, Эжен любит её по-настоящему. Ведь он знал об их романе с братом и всё равно женился. Берта скрипнула зубами. Она переняла эту дурацкую манеру у Эдуарда. Пусть, наплевать! Зато теперь она может без стеснения смотреть в глаза Сюзанне.
А Эжен был воодушевлён. Главный приз достался ему. Раньше он на Берту мог только заглядываться, а теперь она - его жена. Он может работать и адвокатом, и частным поверенным, а в июне ему обещали неплохое место в суде. Так что он даст жене гораздо больше, чем мог бы предложить ей брат.
На следующий день после свадьбы Берта отправилась навестить семейство Эдуарда. Ей хотелось отхлестать хозяина по физиономии - пусть бы это было платой за ночной урок любви, который не Эжен, а он должен был ей преподать. Хотелось накричать на тихую Сюзанну, снова и снова пытающуюся осилить ноктюрн Шопена. Однако Берта выглядела весёлой, почти счастливой. И Эдуард сломался.
Он запил и начал заводить интрижки с заказчицами, порой приводил женщин прямо с улицы.
Супружеская жизнь Берты протекала тоже отнюдь не безоблачно. Она родила дочь, Эжен стал часто болеть, и Берте приходилось и о малышке заботиться, и картины писать, и устраивать выставки.
Здоровье Эдуардо сильно пошатнулось. Нога сначала ныла, он не обращал внимания, потом он без палки уже не смог ходить. Страшная весть застала врасплох - у него гангрена.
Свой шедевр "Бар в Фоли-Бержер" - Мане заканчивал, будучи смертельно больным. Он писал гимн вечному празднику жизни, и так не хотелось уходить с этого праздника! Юную барменшу рисовал с натуры. У девушки были голубые глаза и рыжеватые волосы. По удивительному совпадению её звали как жену - Сюзанной. Но когда картина была закончена, с полотна на мир в который раз смотрела Берта Моризо.
http://radikal.ru/big/f251c6b9ba4b499f9e97019965693133
A Bar at the Folies-Bergere - 1882. Эдуард Мане
После смерти 52-летнего Эдуарда Мане остались лишь долги и картины. Через пару десятилетий за них будут сражаться лучшие музеи мира.
А тогда Сюзанна и Эжен во всех несчастьях семьи винили Берту. Она по всему дому развесила катрины Эдуарда и часами просиживала перед ними, забросив работу. Когда муж внезапно умер, у неё не оставалось слёз.
"Она все их выплакала за годы совместной жизни", - скажет потом Огюст Ренуар. А уж ему ли не знать! Ренуар всю жизнь писал портреты Берты, которую тайно любил, но не проронил ни слова о своём чувстве.
В семейном склепе Мане Берту положили рядом с Эдуардом, а Сюзанна присоединилась к ним только в марте 1906 года - спустя 11 лет.
Re: Женщины
посмотрела сейчас
хотела в "жизнь", но подумала, что он больше о женщинах
хотела в "жизнь", но подумала, что он больше о женщинах
Re: Женщины
Профессия - жена
Вера Слоним и Владимир Набоков прожили в браке пятьдесят два года. Редчайший случай, когда замужество так явно стало судьбой, профессией и призванием женщины. Как удачно заметил один из биографов писателя, Набоковы превратили свой союз в произведение искусства и благодаря ему прошли вместе богатейший творческий путь.
БЕРЛИНСКАЯ МАСКА
Первая встреча молодого поэта и будущей миссис Набоковой состоялась лишь в 1923 году, хотя у них была тысяча возможностей познакомиться еще в родном для обоих дореволюционном Петербурге. Поздней весной, на одном из благотворительных эмигрантских балов в Берлине, юная Вера Евсеевна Слоним сумела вскружить голову двадцатичетырехлетнему поэту-сердцееду самым беспроигрышным способом – во время первого свидания она, не снимая черной шелковой маски, стала читать Набокову его же стихи. Вероятно, оба мгновенно ощутили друг в друге нечто действительно родственное, созвучие душевного и интеллектуального притяжений. На восьмом десятке лет Набоков признавался, что уже в момент первой встречи с Верой, понял: эта женщина – его судьба.
Своеобразным актом полного доверия Набокова к знакам судьбы стал предъявленный Вере уже в первые дни знакомства «дон-жуанский список» любовных побед (не из бахвальства, а лишь в подражание Пушкину!), насчитывавший около тридцати имен. На вопрос же о том, как все обернулось бы, не случись революции и эмиграции, Набоков безапелляционно отвечал: «Мы встретились бы в Петербурге и жили бы примерно как сейчас». Мысль о том, что он мог вообще не встретить и не узнать Веру, даже не приходила ему в голову. Спустя два года после знакомства молодые люди поженились – вполне буднично зарегистрировав брак в ратуше, не пригласив никого из друзей, не сделав ни одной свадебной фотографии и поставив родственников в известность лишь постфактум.
«Когда мы познакомились, Вера была жгучая брюнетка, но очень скоро сделалась у меня седой», смеялся Набоков в интервью. Действительно, Вера начала седеть уже в возрасте двадцати пяти лет, но всю жизнь выглядела эффектно и неповторимо, даже в периоды тяжелого безденежья. Утонченная хрупкая Вера, с ее жемчужно-опаловой прической и фарфоровым цветом лица, была «мнемогенична», как описывал Набоков одну из своих героинь в романе «Истинная жизнь Себастьяна Найта», – «обладала неким таинственным даром – запоминаться…». В Вере Набоков встретил столь восхищавшее его сочетание женственной внешней хрупкости и неженского ума, силы воли, решительности и верности жизненным принципам. О бесстрашии Веры Слоним в эмигрантских кругах ходили легенды: она носила при себе браунинг-1900, с гордостью признаваясь, что была первоклассным стрелком. Удивительно, но супруги Набоковы оба обладали редким даром синестезии, «цветным слухом» — печатные буквы, слова и тексты были окрашены для них в определенные цвета. Эта пара синестетов могла увлеченно спорить о том, какого цвета воскресенье или каким на вкус каждому чувствуется буква «М». Набокову нравилось рассказывать, что их единственный сын Дмитрий получил «в наследство» смешанную палитру от обоих родителей.
После замужества Вера служила секретаршей в адвокатских конторах, стенографисткой с французского и немецкого, переводчицей с французского и английского языков. Давала уроки французского и подрабатывала гидом в американском турагентстве. Набоков тоже преподавал английский, иногда давал уроки тенниса и бокса, но Вера, вернувшись домой, еще слушала, печатала и правила то, что написал за день ее муж, проводивший все свободное время за письменным столом. Не удивительно, что многое Вера помнила наизусть – Набоков читал ей все тексты минимум дважды, обожал править написанное и уже напечатанное, наконец, Вера отстукивала на машинке несколько экземпляров окончательного варианта. Известно, что в 1930-1933 годы она зарабатывала в три раза больше Владимира. Американский биограф Стейси Шифф указывает, что годовой заработок Веры составлял сумму, превышающую три тысячи рейхсмарок – больше половины прибыли успешного банкира в те годы. Вместе с тем, Вера никогда не признавалась и всегда отрицала, что содержала мужа, считая, что это может бросить тень на его реноме. По точному наблюдению ее отца, литературная деятельность всегда оставалась для Набокова главным делом в жизни, а также единственным занятием, к которому он был пригоден. Вера добровольно и самоотверженно приняла на себя заботу о творческой изоляции Набокова и не ошиблась.
ПРОЩАЙ, ПАРИЖ
В 30-е годы в литературном пространстве русского Зарубежья взошла звезда Набокова-Сирина – во многом, именно благодаря усилиям госпожи Набоковой. Вершиной всего «русского периода» Набокова стал роман «Дар», в котором образ главной героини был без сомнения, очень близок именно к жене. Разумеется, Вера отдавала себе отчет в том, какой человек и писатель стал ее мужем, и какая роль была предназначена ей в их браке. С детства убежденный в собственной исключительности, а впоследствии и гениальной литературной одаренности, Набоков снобистски мог подразумевать и самого себя, говоря об одном из своих второстепенных героев: «Он любил себя страстной и вполне разделенной любовью». В глазах же Веры он видел себя совершенно особенным, существуя не во времени, а в отражении Вериного идеализированного взгляда – в ее глазах он видел себя таким, каким хотел быть. Вера же, словно в противовес, приуменьшала свою значимость в жизни и творчестве мужа, хотя, намеренно оставаясь в тени, вкладывала энергию, силы и способности только в карьеру Набокова, и до последних дней неустанно заботилась о сохранении его литературного наследия. Эта женщина, сохранив все до последней строчки из опубликованного мужем, не оставила ни одной копии собственных переводов и литературных опусов. До замужества Вера тоже начинала печататься в эмигрантских газетах, но, влюбившись в писателя и поверив в его талант, предпочла помогать ему, а не писать самой. Верина требовательность, проницательность и интуиция не могла не сделать ее самой первой, восприимчивой и придирчивой читательницей произведений Набокова. И одновременно – первым и лучшим в мире набоковедом, полноценным профессиональным и интеллектуальным партнером мужа в творчестве и делах.
Самая главная драма в семейной жизни Веры Набоковой разыгралась в 1939 году, когда семья переехала в Париж (Вера была еврейкой, и оставаться в гитлеровской Германии было небезопасно). Во Франции Вера узнала о бурно развивавшемся романе Набокова с другой женщиной и заставила его признаться. Единственный раз в жизни Набоков действительно думал о разводе – разрывался между семьей и страстным наваждением, умолял подождать жену, писал письма любовнице, полные клятв и надежд, но в итоге остался с Верой, уже навсегда. Эта история стала для обоих Набоковых подтверждением ключевого жизненного принципа, позаимствованного писателем у Гоголя: сохранять только главное.
«ЗНАКОМЬТЕСЬ, МОЙ АССИСТЕНТ!»
В мае 1940 года, всего за две недели до ввода немецких войск, Набоковы успели покинуть Францию, попав на последний рейс лайнера «Шамплен». Оказавшись в Нью-Йорке уже не на положении белых эмигрантов, а в роли беженцев, долго не могли найти работу. Первая должность, которую предложили автору восьми романов, была упаковщик книг в магазине за шестьдесят восемь долларов в месяц. Свой отказ Набоков мотивировал тем, что к упаковке «решительно не приспособлен». Столь же бескомпромиссной оказалась и Вера – она не бралась за работу переводчицей, если оплата ее не устраивала. При всей беззаветной преданности мужу и полном растворении в его делах и творчестве, Вере всегда и во всем была свойственна только высокая самооценка.
Благодаря протекции друзей Набокову удалось получить место преподавателя русской и мировой литературы (сначала в колледже Уэсли, а потом в Корнеллском университете). Курс из тридцати лекций был разработан Верой, тот самый курс, который позднее лег в основу опубликованного сборника Набокова. Параллельно с университетской работой, она выступала в роли агента мужа, общаясь с издателями и переводчиками, рассылая рукописи в редакции и журналы. В отсутствие мужа во время выездных выступлений, занималась работой отдела чешуекрылых в Музее сравнительной зоологии, с которым Набоков сотрудничал. А в летние месяцы сопровождала мужа в поездках по другим штатам, в научно-творческих экспедициях страстного энтомолога, который так и не научился водить машину.
Все мысли Набокова как обычно стремились к недописанной странице: в Америке он начал писать по-английски, хотя признавался, что поначалу это давалось очень нелегко. С каждым годом их брак все отчетливее развивался в стремлении к объединению двух целей – жизненного и творческого комфорта для Владимира и успеха для Веры. Она сама во многом была «создательницей» писателя Набокова – обеспечивая максимально благоприятные условия, ограждая от отвлекающего повседневного быта, принимая на себя все организационные и издательские дела, помогая на всех этапах творчества, Вера позволила стать ему тем, кем Набоков остался в истории мировой литературы.
В университете Вера сопровождала мужа-профессора почти на каждом занятии: сидя на первой парте, не сводя с него глаз, она не единожды прослушала курс лекций, к которому сама приложила немало сил. «Попрошу внимания, леди и джентльмены, – мой ассистент!» – гордо провозгласил Набоков. Ассистент сделалась персоной столь же легендарной, как и сам преподаватель. Она приводила его в аудиторию, номер которой он частенько забывал. Если профессор забывал цитату или страницу, она подсказывала, если он терял очки, она занималась розысками. Она подавала нужные записи, рисовала необходимые схемы, стирала мел с доски. Готовила лекции по нелюбимому писателем Достоевскому, принимала на себя шквал экзаменационных работ (набоковский курс становился все более популярным) и, зачастую, даже повышала студентам оценки. Разумеется, та, которая всегда старалась держаться в тени, и была для лектора самой лучшей, элитарной аудиторией. Обращение «мой ассистент» со стороны Набокова никогда не коробило, наоборот, она гордо воспринимала это как почетную высокую должность. Именно «ассистент профессора» Вера указала как свою профессию, когда потребовалось заполнить налоговую декларацию. Отвечая на письмо бывшего студента Корнеллского университета, попросившего передать профессора привет своей очаровательной супруге, Вера подписалась: «Миссис Владимир Набоков, по-прежнему “ассистент“ В.Н.».
РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ
Своим появлением на свет роман «Лолита» обязан Набокову, но вот своим существованием – только его жене. Рукописи неоднократно грозило сожжение, и Набоков не единожды порывался это сделать: все долгое время написания самого скандального произведения ХХ века автора одолевали технические сложности и сомнения. Известно, что осенью 1948 года именно Вера выхватила из пламени «Лолиту», когда Набоков, в минуту отчаяния, развел за домом огонь и бросил туда рукопись. «Это необходимо сохранить!», припечатала она, затоптав огонь на спасенных листах. В последующие годы она еще будет уговаривать его не уничтожать роман. Беспокойство Набокова по этому поводу было понятно – вплоть до 1958 года никто не брался издавать «Лолиту», ни одно издательство не желало брать на себя смелость выпустить эту «бомбу замедленного действия». Слишком рискованным шагом была публикация такого романа человеком, занимавшим должность университетского профессора. Вера сражалась с европейскими издателями – скандальное произведение дважды запрещали во Франции, но в итоге Вера победила. Успех «Лолиты» был поистине сокрушительным, хотя бестселлер и не избежала превратного истолкования. В одной только Америке был продан почти миллион экземпляров романа, Набоковых осаждали репортеры, издатели, голливудские продюсеры, посыпалась лавина писем, телефонных звонков, отзывов в прессе. Ураган «Лолита» захватил весь мир – профессор литературы с ассистентом превращались в скандально известного писателя и его знаменитую жену.
В конце 50-х Набоковы вернулись в Европу и поселились в швейцарском отеле в Монтре, где Вера провела последние тридцать лет жизни. Всемирно известный писатель, снискав славу и состояние, упорно отказывался приобрести собственное жилье, отвечая на недоуменные вопросы, что у него уже есть один дом – в Петербурге, куда ни ему, ни Вере не суждено было вернуться. В Швейцарии Набоков стал главной «достопримечательностью», в отель постоянно стремились журналисты, поклонники творчества, туристы, биографы – со всем потоком посетителей приходилось справляться Вере, которую буквально заваливали письмами звонками, просьбами о встрече и мнении. Помимо этого она не оставляла обязанностей редактора, переводчика, секретаря, уделяя внимание и текущей работе писателя. Она стала «Набоковым» для публики, его голосом, во многом мифологизируя образ писателя в глазах внешней аудитории и оставаясь для него единственно желанным читателем, понимающим с полунамека. Ни Вера, ни Владимир не нажили за всю жизнь близких друзей: по выражению биографа, это было пара, которая могла отлично развлекаться в компании друг друга и пары словарей.
Владимир Набоков умер в 1977 году. Семья старалась держать удар, но в порыве отчаяния Вера бросила сыну: «Давай наймем самолет и разобьемся!». Она пережила его на четырнадцать лет, продолжая неустанно заботиться о литературном наследии мужа, оставаясь его самым верным и преданным партнером. Поразительно, но ее жизнь мало изменилась после смерти супруга: пятьдесят лет центром ее существования была не она сама. В последние годы страдала болезнью Паркинсона, правая рука плохо слушалась, но, как и всегда, она была загружена работой, консультировала биографов, выдавая микроскопические частицы правды. «В моей жизни было много всякого интересного», так Вера ловко уходила от слишком прямых дотошных вопросов. В возрасте восьмидесяти девяти лет Вера Набокова тихо скончалась. Ее прах, согласно ее воле, смешали с прахом мужа.
За каждым великим мужчиной стоит великая женщина, даже если издали она похожа на тень – эта английская пословица повторена столько раз, что принимается за клише. Но в случае женщины, которой в действительности посвящены все произведения великого писателя, – эти слова не только уместны, но даже не передают всей полноты того значения, которое играла Вера Набокова в жизни супруга. Находясь в тени и не улавливаемая крупным планом, она была и останется всегда рядом с гением Набокова, которому самоотверженно посвятила всю свою жизнь. Она не была ни музой, ни агентом, ни биографом. Она была просто жена.
Вера Слоним и Владимир Набоков прожили в браке пятьдесят два года. Редчайший случай, когда замужество так явно стало судьбой, профессией и призванием женщины. Как удачно заметил один из биографов писателя, Набоковы превратили свой союз в произведение искусства и благодаря ему прошли вместе богатейший творческий путь.
БЕРЛИНСКАЯ МАСКА
Первая встреча молодого поэта и будущей миссис Набоковой состоялась лишь в 1923 году, хотя у них была тысяча возможностей познакомиться еще в родном для обоих дореволюционном Петербурге. Поздней весной, на одном из благотворительных эмигрантских балов в Берлине, юная Вера Евсеевна Слоним сумела вскружить голову двадцатичетырехлетнему поэту-сердцееду самым беспроигрышным способом – во время первого свидания она, не снимая черной шелковой маски, стала читать Набокову его же стихи. Вероятно, оба мгновенно ощутили друг в друге нечто действительно родственное, созвучие душевного и интеллектуального притяжений. На восьмом десятке лет Набоков признавался, что уже в момент первой встречи с Верой, понял: эта женщина – его судьба.
Своеобразным актом полного доверия Набокова к знакам судьбы стал предъявленный Вере уже в первые дни знакомства «дон-жуанский список» любовных побед (не из бахвальства, а лишь в подражание Пушкину!), насчитывавший около тридцати имен. На вопрос же о том, как все обернулось бы, не случись революции и эмиграции, Набоков безапелляционно отвечал: «Мы встретились бы в Петербурге и жили бы примерно как сейчас». Мысль о том, что он мог вообще не встретить и не узнать Веру, даже не приходила ему в голову. Спустя два года после знакомства молодые люди поженились – вполне буднично зарегистрировав брак в ратуше, не пригласив никого из друзей, не сделав ни одной свадебной фотографии и поставив родственников в известность лишь постфактум.
«Когда мы познакомились, Вера была жгучая брюнетка, но очень скоро сделалась у меня седой», смеялся Набоков в интервью. Действительно, Вера начала седеть уже в возрасте двадцати пяти лет, но всю жизнь выглядела эффектно и неповторимо, даже в периоды тяжелого безденежья. Утонченная хрупкая Вера, с ее жемчужно-опаловой прической и фарфоровым цветом лица, была «мнемогенична», как описывал Набоков одну из своих героинь в романе «Истинная жизнь Себастьяна Найта», – «обладала неким таинственным даром – запоминаться…». В Вере Набоков встретил столь восхищавшее его сочетание женственной внешней хрупкости и неженского ума, силы воли, решительности и верности жизненным принципам. О бесстрашии Веры Слоним в эмигрантских кругах ходили легенды: она носила при себе браунинг-1900, с гордостью признаваясь, что была первоклассным стрелком. Удивительно, но супруги Набоковы оба обладали редким даром синестезии, «цветным слухом» — печатные буквы, слова и тексты были окрашены для них в определенные цвета. Эта пара синестетов могла увлеченно спорить о том, какого цвета воскресенье или каким на вкус каждому чувствуется буква «М». Набокову нравилось рассказывать, что их единственный сын Дмитрий получил «в наследство» смешанную палитру от обоих родителей.
После замужества Вера служила секретаршей в адвокатских конторах, стенографисткой с французского и немецкого, переводчицей с французского и английского языков. Давала уроки французского и подрабатывала гидом в американском турагентстве. Набоков тоже преподавал английский, иногда давал уроки тенниса и бокса, но Вера, вернувшись домой, еще слушала, печатала и правила то, что написал за день ее муж, проводивший все свободное время за письменным столом. Не удивительно, что многое Вера помнила наизусть – Набоков читал ей все тексты минимум дважды, обожал править написанное и уже напечатанное, наконец, Вера отстукивала на машинке несколько экземпляров окончательного варианта. Известно, что в 1930-1933 годы она зарабатывала в три раза больше Владимира. Американский биограф Стейси Шифф указывает, что годовой заработок Веры составлял сумму, превышающую три тысячи рейхсмарок – больше половины прибыли успешного банкира в те годы. Вместе с тем, Вера никогда не признавалась и всегда отрицала, что содержала мужа, считая, что это может бросить тень на его реноме. По точному наблюдению ее отца, литературная деятельность всегда оставалась для Набокова главным делом в жизни, а также единственным занятием, к которому он был пригоден. Вера добровольно и самоотверженно приняла на себя заботу о творческой изоляции Набокова и не ошиблась.
ПРОЩАЙ, ПАРИЖ
В 30-е годы в литературном пространстве русского Зарубежья взошла звезда Набокова-Сирина – во многом, именно благодаря усилиям госпожи Набоковой. Вершиной всего «русского периода» Набокова стал роман «Дар», в котором образ главной героини был без сомнения, очень близок именно к жене. Разумеется, Вера отдавала себе отчет в том, какой человек и писатель стал ее мужем, и какая роль была предназначена ей в их браке. С детства убежденный в собственной исключительности, а впоследствии и гениальной литературной одаренности, Набоков снобистски мог подразумевать и самого себя, говоря об одном из своих второстепенных героев: «Он любил себя страстной и вполне разделенной любовью». В глазах же Веры он видел себя совершенно особенным, существуя не во времени, а в отражении Вериного идеализированного взгляда – в ее глазах он видел себя таким, каким хотел быть. Вера же, словно в противовес, приуменьшала свою значимость в жизни и творчестве мужа, хотя, намеренно оставаясь в тени, вкладывала энергию, силы и способности только в карьеру Набокова, и до последних дней неустанно заботилась о сохранении его литературного наследия. Эта женщина, сохранив все до последней строчки из опубликованного мужем, не оставила ни одной копии собственных переводов и литературных опусов. До замужества Вера тоже начинала печататься в эмигрантских газетах, но, влюбившись в писателя и поверив в его талант, предпочла помогать ему, а не писать самой. Верина требовательность, проницательность и интуиция не могла не сделать ее самой первой, восприимчивой и придирчивой читательницей произведений Набокова. И одновременно – первым и лучшим в мире набоковедом, полноценным профессиональным и интеллектуальным партнером мужа в творчестве и делах.
Самая главная драма в семейной жизни Веры Набоковой разыгралась в 1939 году, когда семья переехала в Париж (Вера была еврейкой, и оставаться в гитлеровской Германии было небезопасно). Во Франции Вера узнала о бурно развивавшемся романе Набокова с другой женщиной и заставила его признаться. Единственный раз в жизни Набоков действительно думал о разводе – разрывался между семьей и страстным наваждением, умолял подождать жену, писал письма любовнице, полные клятв и надежд, но в итоге остался с Верой, уже навсегда. Эта история стала для обоих Набоковых подтверждением ключевого жизненного принципа, позаимствованного писателем у Гоголя: сохранять только главное.
«ЗНАКОМЬТЕСЬ, МОЙ АССИСТЕНТ!»
В мае 1940 года, всего за две недели до ввода немецких войск, Набоковы успели покинуть Францию, попав на последний рейс лайнера «Шамплен». Оказавшись в Нью-Йорке уже не на положении белых эмигрантов, а в роли беженцев, долго не могли найти работу. Первая должность, которую предложили автору восьми романов, была упаковщик книг в магазине за шестьдесят восемь долларов в месяц. Свой отказ Набоков мотивировал тем, что к упаковке «решительно не приспособлен». Столь же бескомпромиссной оказалась и Вера – она не бралась за работу переводчицей, если оплата ее не устраивала. При всей беззаветной преданности мужу и полном растворении в его делах и творчестве, Вере всегда и во всем была свойственна только высокая самооценка.
Благодаря протекции друзей Набокову удалось получить место преподавателя русской и мировой литературы (сначала в колледже Уэсли, а потом в Корнеллском университете). Курс из тридцати лекций был разработан Верой, тот самый курс, который позднее лег в основу опубликованного сборника Набокова. Параллельно с университетской работой, она выступала в роли агента мужа, общаясь с издателями и переводчиками, рассылая рукописи в редакции и журналы. В отсутствие мужа во время выездных выступлений, занималась работой отдела чешуекрылых в Музее сравнительной зоологии, с которым Набоков сотрудничал. А в летние месяцы сопровождала мужа в поездках по другим штатам, в научно-творческих экспедициях страстного энтомолога, который так и не научился водить машину.
Все мысли Набокова как обычно стремились к недописанной странице: в Америке он начал писать по-английски, хотя признавался, что поначалу это давалось очень нелегко. С каждым годом их брак все отчетливее развивался в стремлении к объединению двух целей – жизненного и творческого комфорта для Владимира и успеха для Веры. Она сама во многом была «создательницей» писателя Набокова – обеспечивая максимально благоприятные условия, ограждая от отвлекающего повседневного быта, принимая на себя все организационные и издательские дела, помогая на всех этапах творчества, Вера позволила стать ему тем, кем Набоков остался в истории мировой литературы.
В университете Вера сопровождала мужа-профессора почти на каждом занятии: сидя на первой парте, не сводя с него глаз, она не единожды прослушала курс лекций, к которому сама приложила немало сил. «Попрошу внимания, леди и джентльмены, – мой ассистент!» – гордо провозгласил Набоков. Ассистент сделалась персоной столь же легендарной, как и сам преподаватель. Она приводила его в аудиторию, номер которой он частенько забывал. Если профессор забывал цитату или страницу, она подсказывала, если он терял очки, она занималась розысками. Она подавала нужные записи, рисовала необходимые схемы, стирала мел с доски. Готовила лекции по нелюбимому писателем Достоевскому, принимала на себя шквал экзаменационных работ (набоковский курс становился все более популярным) и, зачастую, даже повышала студентам оценки. Разумеется, та, которая всегда старалась держаться в тени, и была для лектора самой лучшей, элитарной аудиторией. Обращение «мой ассистент» со стороны Набокова никогда не коробило, наоборот, она гордо воспринимала это как почетную высокую должность. Именно «ассистент профессора» Вера указала как свою профессию, когда потребовалось заполнить налоговую декларацию. Отвечая на письмо бывшего студента Корнеллского университета, попросившего передать профессора привет своей очаровательной супруге, Вера подписалась: «Миссис Владимир Набоков, по-прежнему “ассистент“ В.Н.».
РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ
Своим появлением на свет роман «Лолита» обязан Набокову, но вот своим существованием – только его жене. Рукописи неоднократно грозило сожжение, и Набоков не единожды порывался это сделать: все долгое время написания самого скандального произведения ХХ века автора одолевали технические сложности и сомнения. Известно, что осенью 1948 года именно Вера выхватила из пламени «Лолиту», когда Набоков, в минуту отчаяния, развел за домом огонь и бросил туда рукопись. «Это необходимо сохранить!», припечатала она, затоптав огонь на спасенных листах. В последующие годы она еще будет уговаривать его не уничтожать роман. Беспокойство Набокова по этому поводу было понятно – вплоть до 1958 года никто не брался издавать «Лолиту», ни одно издательство не желало брать на себя смелость выпустить эту «бомбу замедленного действия». Слишком рискованным шагом была публикация такого романа человеком, занимавшим должность университетского профессора. Вера сражалась с европейскими издателями – скандальное произведение дважды запрещали во Франции, но в итоге Вера победила. Успех «Лолиты» был поистине сокрушительным, хотя бестселлер и не избежала превратного истолкования. В одной только Америке был продан почти миллион экземпляров романа, Набоковых осаждали репортеры, издатели, голливудские продюсеры, посыпалась лавина писем, телефонных звонков, отзывов в прессе. Ураган «Лолита» захватил весь мир – профессор литературы с ассистентом превращались в скандально известного писателя и его знаменитую жену.
В конце 50-х Набоковы вернулись в Европу и поселились в швейцарском отеле в Монтре, где Вера провела последние тридцать лет жизни. Всемирно известный писатель, снискав славу и состояние, упорно отказывался приобрести собственное жилье, отвечая на недоуменные вопросы, что у него уже есть один дом – в Петербурге, куда ни ему, ни Вере не суждено было вернуться. В Швейцарии Набоков стал главной «достопримечательностью», в отель постоянно стремились журналисты, поклонники творчества, туристы, биографы – со всем потоком посетителей приходилось справляться Вере, которую буквально заваливали письмами звонками, просьбами о встрече и мнении. Помимо этого она не оставляла обязанностей редактора, переводчика, секретаря, уделяя внимание и текущей работе писателя. Она стала «Набоковым» для публики, его голосом, во многом мифологизируя образ писателя в глазах внешней аудитории и оставаясь для него единственно желанным читателем, понимающим с полунамека. Ни Вера, ни Владимир не нажили за всю жизнь близких друзей: по выражению биографа, это было пара, которая могла отлично развлекаться в компании друг друга и пары словарей.
Владимир Набоков умер в 1977 году. Семья старалась держать удар, но в порыве отчаяния Вера бросила сыну: «Давай наймем самолет и разобьемся!». Она пережила его на четырнадцать лет, продолжая неустанно заботиться о литературном наследии мужа, оставаясь его самым верным и преданным партнером. Поразительно, но ее жизнь мало изменилась после смерти супруга: пятьдесят лет центром ее существования была не она сама. В последние годы страдала болезнью Паркинсона, правая рука плохо слушалась, но, как и всегда, она была загружена работой, консультировала биографов, выдавая микроскопические частицы правды. «В моей жизни было много всякого интересного», так Вера ловко уходила от слишком прямых дотошных вопросов. В возрасте восьмидесяти девяти лет Вера Набокова тихо скончалась. Ее прах, согласно ее воле, смешали с прахом мужа.
За каждым великим мужчиной стоит великая женщина, даже если издали она похожа на тень – эта английская пословица повторена столько раз, что принимается за клише. Но в случае женщины, которой в действительности посвящены все произведения великого писателя, – эти слова не только уместны, но даже не передают всей полноты того значения, которое играла Вера Набокова в жизни супруга. Находясь в тени и не улавливаемая крупным планом, она была и останется всегда рядом с гением Набокова, которому самоотверженно посвятила всю свою жизнь. Она не была ни музой, ни агентом, ни биографом. Она была просто жена.
- Вложения
-
- 85f1850f4b48.jpg
- (37.36 КБ) 1935 скачиваний
Re: Женщины
Зинаида Туснолобова
«Милый мой, дорогой Иосиф! Прости меня за такое письмо, но я не могу больше молчать. Я должна сообщить тебе только правду... Я пострадала на фронте. У меня нет рук и ног. Я не хочу быть для тебя обузой. Забудь меня. Прощай. Твоя Зина».
Написать такое жениху она смогла не сразу — только через несколько месяцев после операций и бессонных ночей... О чем думала искалеченная молодая женщина, когда диктовала эти строки, можно только догадываться. Но то, что ответ изменил её судьбу, сомнений не вызывает.
С Иосифом Марченко Зина Туснолобова познакомилась весной 41-го, расписаться молодые не успели: Зина проводила его на фронт в первые дни войны. А сама ушла добровольцем в июле 42-го после того, как окончила школу медсестер.
В первых двух боях Зина вынесла из-под огня 42 раненых и уничтожила 11 фашистов. За этот подвиг девушку наградили орденом Красной Звезды, а за 8 месяцев кровопролитных боев на Воронежском фронте она вынесла с линии огня 123 раненых солдат и офицеров.
Февраль 1943-го разделил её жизнь на «до» и «после»... Спасая раненого командира, девушка была тяжело ранена. Чудом наши разведчики, возвращаясь из немецкого тыла, услышали её тихий стон. Тело девушки пришлось выбивать финками из замерзшего кровавого месива.
Десять дней врачи боролись за её жизнь, но обмороженные руки и ноги спасти не удалось — началась гангрена. Восемь тяжелейших операций, страшные боли, полная беспомощность...
Спустя несколько месяцев девушка надиктовала дежурной медсестре последнее письмо любимому, а сама стала, как могла, подбадривать других раненых — её переносили из палаты в палату.
Однажды она упросила комсомольцев отнести её на «Уралмаш». — Дорогие друзья! Мне 23 года. Я очень сожалею, что так мало успела сделать для своего народа, для Родины, для Победы. У меня нет теперь ни рук, ни ног. Мне очень трудно, очень больно оставаться в стороне, — говорила она рабочим, лежа на носилках. — Товарищи! Я вас очень, очень прошу: если можно, сделайте за меня хотя бы по одной заклепке для танка.
Через месяц на фронт ушли пять танков, которые рабочие выпустили сверх плана. На бортах боевых машин белой краской было выведено: «За Зину Туснолобову!»
Главный хирург свердловского госпиталя Н. В. Соколов утешал её и обещал чуть позже «сделать» руку. Она отказывалась — слишком болезненны были эти операции.
Но ответ, который прислал Иосиф, вдохнул в неё новые силы: «Милая моя малышка! Родная моя страдалица! Никакие несчастья и беды не смогут нас разлучить. Нет такого горя, нет таких мук, какие бы вынудили забыть тебя, моя любимая. И у радости, и у горя — мы всегда будем вместе. Я - твой прежний, твой Иосиф. Вот только бы дождаться победы, только бы вернуться домой, до тебя, моя любимая, и заживем мы счастливо… Писать больше некогда. Скоро пойдем в атаку. Ничего плохого не думай. С нетерпением жду ответ. Целую бесконечно. Крепко люблю тебя, твой Иосиф».
Зина воспряла и согласилась на сложную операцию. Ей разделили кости левой руки и обшили их мышцами так, чтобы получились два сжимающихся «пальца». Она училась умываться, причесываться, брать предметы. На остаток правой руки ей сделали резиновую манжетку, в которую вставлялся карандаш, — и Зина заново научилась писать.
В мае 1944 года во фронтовой газете напечатали её письмо к бойцам 1-го Прибалтийского фронта, приближавшегося к её родному Полоцку. Девушка рассказала свою историю и обратилась с призывом: "Русские люди! Солдаты! Я была вашим товарищем, шла с вами в одном ряду. Теперь я не могу больше сражаться. И я прошу вас: отомстите!»
Это письмо читали солдатам перед штурмом Полоцка. Имя Зины Туснолобовой писали на стволах орудий, минометов, самолетах, танках, бомбах. Она, не имея рук и ног, била фашистов до самого конца войны.
Они расписались сразу после победы — Зина встретила Иосифа, крепко стоя на ногах. У них родился сын Владимир, потом - дочь Нина. Зинаида научилась самостоятельно стряпать, топить печь и даже штопать ребятам чулки.
"Мама не думала, что она - ущербная, она жила полной жизнью", — рассказывала в одной из телепередач её дочь.. Зинаида Михайловна не теряла в своей жизни ни одного дня. Работала диктором на радио, постоянно выступала в школах и трудовых коллективах, писала письма в разные концы огромной страны, научившись управляться пишущей ручкой с помощью локтей...
Иосиф Марченко и Зинаида Туснолобова прошли жизнь вместе до конца. Они вырастили яблоневый сад, о котором мечтали в дни войны, подняли сына и дочь, были рады каждому мирному дню.
Зинаиде Туснолобовой - Марченко было присвоено звание Героя Советского Союза.
Она была удостоена и высшей награды Международного Красного Креста — медали имени Флоренс Найтингейл (в Советском Союзе награда была присвоена только трем женщинам).
Зинаида Туснолобова-Марченко — почетный гражданин города Полоцка, одна из улиц которого названа её именем.
«Милый мой, дорогой Иосиф! Прости меня за такое письмо, но я не могу больше молчать. Я должна сообщить тебе только правду... Я пострадала на фронте. У меня нет рук и ног. Я не хочу быть для тебя обузой. Забудь меня. Прощай. Твоя Зина».
Написать такое жениху она смогла не сразу — только через несколько месяцев после операций и бессонных ночей... О чем думала искалеченная молодая женщина, когда диктовала эти строки, можно только догадываться. Но то, что ответ изменил её судьбу, сомнений не вызывает.
С Иосифом Марченко Зина Туснолобова познакомилась весной 41-го, расписаться молодые не успели: Зина проводила его на фронт в первые дни войны. А сама ушла добровольцем в июле 42-го после того, как окончила школу медсестер.
В первых двух боях Зина вынесла из-под огня 42 раненых и уничтожила 11 фашистов. За этот подвиг девушку наградили орденом Красной Звезды, а за 8 месяцев кровопролитных боев на Воронежском фронте она вынесла с линии огня 123 раненых солдат и офицеров.
Февраль 1943-го разделил её жизнь на «до» и «после»... Спасая раненого командира, девушка была тяжело ранена. Чудом наши разведчики, возвращаясь из немецкого тыла, услышали её тихий стон. Тело девушки пришлось выбивать финками из замерзшего кровавого месива.
Десять дней врачи боролись за её жизнь, но обмороженные руки и ноги спасти не удалось — началась гангрена. Восемь тяжелейших операций, страшные боли, полная беспомощность...
Спустя несколько месяцев девушка надиктовала дежурной медсестре последнее письмо любимому, а сама стала, как могла, подбадривать других раненых — её переносили из палаты в палату.
Однажды она упросила комсомольцев отнести её на «Уралмаш». — Дорогие друзья! Мне 23 года. Я очень сожалею, что так мало успела сделать для своего народа, для Родины, для Победы. У меня нет теперь ни рук, ни ног. Мне очень трудно, очень больно оставаться в стороне, — говорила она рабочим, лежа на носилках. — Товарищи! Я вас очень, очень прошу: если можно, сделайте за меня хотя бы по одной заклепке для танка.
Через месяц на фронт ушли пять танков, которые рабочие выпустили сверх плана. На бортах боевых машин белой краской было выведено: «За Зину Туснолобову!»
Главный хирург свердловского госпиталя Н. В. Соколов утешал её и обещал чуть позже «сделать» руку. Она отказывалась — слишком болезненны были эти операции.
Но ответ, который прислал Иосиф, вдохнул в неё новые силы: «Милая моя малышка! Родная моя страдалица! Никакие несчастья и беды не смогут нас разлучить. Нет такого горя, нет таких мук, какие бы вынудили забыть тебя, моя любимая. И у радости, и у горя — мы всегда будем вместе. Я - твой прежний, твой Иосиф. Вот только бы дождаться победы, только бы вернуться домой, до тебя, моя любимая, и заживем мы счастливо… Писать больше некогда. Скоро пойдем в атаку. Ничего плохого не думай. С нетерпением жду ответ. Целую бесконечно. Крепко люблю тебя, твой Иосиф».
Зина воспряла и согласилась на сложную операцию. Ей разделили кости левой руки и обшили их мышцами так, чтобы получились два сжимающихся «пальца». Она училась умываться, причесываться, брать предметы. На остаток правой руки ей сделали резиновую манжетку, в которую вставлялся карандаш, — и Зина заново научилась писать.
В мае 1944 года во фронтовой газете напечатали её письмо к бойцам 1-го Прибалтийского фронта, приближавшегося к её родному Полоцку. Девушка рассказала свою историю и обратилась с призывом: "Русские люди! Солдаты! Я была вашим товарищем, шла с вами в одном ряду. Теперь я не могу больше сражаться. И я прошу вас: отомстите!»
Это письмо читали солдатам перед штурмом Полоцка. Имя Зины Туснолобовой писали на стволах орудий, минометов, самолетах, танках, бомбах. Она, не имея рук и ног, била фашистов до самого конца войны.
Они расписались сразу после победы — Зина встретила Иосифа, крепко стоя на ногах. У них родился сын Владимир, потом - дочь Нина. Зинаида научилась самостоятельно стряпать, топить печь и даже штопать ребятам чулки.
"Мама не думала, что она - ущербная, она жила полной жизнью", — рассказывала в одной из телепередач её дочь.. Зинаида Михайловна не теряла в своей жизни ни одного дня. Работала диктором на радио, постоянно выступала в школах и трудовых коллективах, писала письма в разные концы огромной страны, научившись управляться пишущей ручкой с помощью локтей...
Иосиф Марченко и Зинаида Туснолобова прошли жизнь вместе до конца. Они вырастили яблоневый сад, о котором мечтали в дни войны, подняли сына и дочь, были рады каждому мирному дню.
Зинаиде Туснолобовой - Марченко было присвоено звание Героя Советского Союза.
Она была удостоена и высшей награды Международного Красного Креста — медали имени Флоренс Найтингейл (в Советском Союзе награда была присвоена только трем женщинам).
Зинаида Туснолобова-Марченко — почетный гражданин города Полоцка, одна из улиц которого названа её именем.
Re: Женщины
Екатерина Николаевна Д'Антес, баронесса Геккерн
Екатерина Николаевна Геккерн-Д'Антес стала знаменитой волею судьбы, которую точнее надо бы назвать роком. Ей пришлось после замужества носить на себе незавидное клеймо "жены убийцы", ее не принимали в свете, она оказалась в чужой стране, вдали от родных, которые почти отказались от нее!
И все потому, что растворила себя во всепоглощающем чувстве, которое затмило для нее все остальное!
Редкие весточки от брата Дмитрия или от матери, из России, были скупы и строги, она тщетно выискивала в них хотя бы искру той прежней теплоты таких, казалось, недавних, а на самом деле - далеких времен, которые она про себя называла "Пушкинскими".
Потом родные и вовсе перестали ей писать, она узнавала о них все новости через третьих лиц... В каком неверном виде эти новости доходили до нее, можно только представить...
Писем от сестер, с которыми в детстве и юности делила многие беды и радости, не получала вовсе.
Но считала это закономерным. Наказанием за свою неумеренную страсть к мужу, которого не переставала любить и сейчас, после почти 5 лет супружеской жизни и рождения трех дочерей.
Ждала четвертого ребенка, переносила все тяжело, горячо молилась о том, чтобы родился долгожданный сын! Босой ходила в католическую часовню, тяжело опускалась на колени, на холодный каменный пол. Перебирала жемчужные четки. Молилась горячо, со слезами! Ей так не хотелось огорчать любимого мужа. Она с болью вспоминала его сдержанные поздравления на другой день после рождения третьей дочери. Ему тогда с трудом удалось скрыть недовольство под маской холодной вежливости. Свекор, барон Геккерн, кажется, обрадовался рождению ребенка больше, чем отец...
А когда-то все было не так. Давно ли перечитывала она письмо, которое написал ей Жорж, еще будучи влюбленным: "Позвольте мне верить, что Bы счастливы, потому что я так счастлив сегодня утром. Я не мог говорить с Вами, а сердце мое было полно нежности и ласки к Вам, так как я люблю Вас, милая Катенька, и хочу Вам повторять об этом с той искренностью, которая свойственна моему характеру и которую Bы всегда во мне встретите". Oна перечитывала его сотни раз, стоя у окна своей комнаты и убеждая саму себя в том, что, может быть все кошмары кончились и теперь она наконец-то станет его невестой и всё уладится... Тогда еще никто не знал об их тайне, которую в переписке между собой они шутливо именовали "картошкой".
Впрочем, о чем-то догадывались и сестра, и Александрина, и проницательный Пушкин, но ей не было тогда до этого дела. Она была эгоистически счастлива своей страстью и взаимным, как ей казалось, чувством Дантеса. А другие... Какая ей разница, что подумают другие! Она не боялась ни осуждений, ни презрения. Впрочем, может быть потому, что тогда она еще не выпила эту горькую чашу до конца.
Своих немногих знакомых, а родных - особенно, она старалась потом всегда успокоить видимым безразличием к тому, что их с Жоржем принимают не везде, и не все из бывших ее русских соотечественников могут скрыть гримасу отвращения, случайно узнав чья она супруга. Так, она писала из Вены брату Дмитрию (в гончаровском архиве сохранилось всего два ее письма из австрийской столицы, где они провели зиму благодаря приглашению свекра, снова, после долгой опалы, получившего дипломатическое назначение): "Я веду здесь жизнь очень тихую и вздыхаю по своей Эльзасской долине, куда рассчитываю вернуться весной. Я совсем не бываю в свете, муж и я находим это скучным, здесь у нас есть маленький круг приятных знакомых, и этого нам достаточно. Иногда я хожу в театр, в оперу, она здесь неплохая, у нас там абонирована ложа..
И еще, другие письма (26 апреля1841 года): "Иногда я мысленно переношусь к Вам, и мне совсем нетрудно представить, как Вы проводите время, я думаю, в Заводе изменились только его обитатели... Уверяю тебя, дорогой друг, все это меня очень интересует, может быть больше, чем ты думаешь, я по-прежнему очень люблю Завод".
"Я в особенности хочу, чтобы ты (письмо обращено к брату Дмитрию Гончарову) был глубоко уверен, что всё то, что мне приходит из России, всегда мне чрезвычайно дорого, и что я берегу к ней и ко всем Вам самую большую любовь!"
Даже лошадь - свадебный подарок графа Строганова, присланный с Полотняного Завода, она назвала Калугой.
Мадам Д'Антес (это правильное написание печально знаменитой фамилии), так же, как и все ее сестры, с раннего детства умела управлять лошадьми и была отличной наездницей. Вот только, став баронессой, вынуждена была оставить вскоре по утрам верховые прогулки: рождение одного за другим четверых детей, хлопоты связанные с этим, прочие обязанности хозяйки обширного поместья почти не оставляли времени.
Из-за изоляции, в которой она жила, о ней осталось очень мало воспоминаний и прямых свидетельств. В Петербургском высшем свете ее считали заурядной, не стоящей внимания особой. Блистательная графиня Фикельмон***, когда они впервые посетили ее знаменитый салон, представила их с Александрой Николаевной всем гостям, как "сестер мадам Пушкиной". Задело ли это гордую и ранимую Екатерину Николаевну, неизвестно, она предпочла промолчать. Александра же Николаевна, со всегдашней своей самоиронией не преминула упомянуть об этом в одном из писем в Полотняный Завод. Впрочем не написав, что часто, выехав на бал, они вынуждены были одалживать у знакомых дам, то перчатки, то веер, а то и вовсе - башмаки, - как это было на балу у графини Бобринской. Об этом язвительно вспоминала С.Н. Карамзина в своих письмах к брату.
У сестер Гончаровых было, скажем прямо, нелегкое детство. Они росли в обширной помещичьей усадьбе с огромным парком, оранжереями, 13-ю прудами, конным заводом, знаменитым по всей Калужской губернии.
Их учили французскому и танцам, истории и изящной словесности, но часто три девочки выходили из комнаты матери с заплаканными глазами и красными щеками - за малейшую провинность мать, Наталия Ивановна, в молодости - знаменитая красавица, кружившая головы многим, фрейлина двора Её Величества Государыни Императрицы Елизаветы Алексеевны - могла отхлестать по щекам перчатками, а то и просто рукой... Ее поступки были неожиданными, непредсказуемыми.
Красавица фрейлина Наталия Загряжская была внезапно уволена от службы в связи с молниеносным выходом замуж за Николая Гончарова, молодого дворянина, выходца
из старинной купеческой семьи, владельца бумажной фабрики и имения со странным названием Полотняный Завод.
Впрочем, название это шло еще со времен Петра Великого - изготовляли на фабрике паруса для первых кораблей русского флота.
Много было неясного в этом скоропалительном, но блестящем замужестве... Поговаривали, что сумела Наталия Ивановна понравиться Алексею Охотникову, якобы фавориту императрицы Елизаветы, а к чему только не вынудит ревность! Да еще коронованной особы!
Но, впрочем, это были лишь слухи и шепоты. Внешне все казалось не так уж плохо. До того момента, пока Николай Афанасьевич, страстно любивший лошадей, не упал с одной из них во время прогулки, сильно ударившись головой о камень. Он остался жив, но рассудок его с тех пор был помутнен и все бразды правления имением, фабрикой (исполнявшей заказы на бумагу для императорского двора!), конным заводом взяла на себя властная, гордая, острая на язык, Наталия Ивановна. Привыкшая с молодости к блестящему обществу, она с трудом переносила нравы провинциальной усадьбы, ее характер постепенно портился, она могла выйти из себя по любому, самому незначительному поводу. Она не терпела, когда ей перечили - неограниченность ее домашней власти способствовала этому. Жить все время под гнетом матери трем умным и тоже гордым барышням было тяжело. Они подрастали, их вывозили на балы: в Калугу, Москву.
Часто барышни Гончаровы принимали участие в живых картинах: мини-представлениях на какой-либо мифологический сюжет. Хорошо танцевали, говорили на нескольких языках, что было принято даже в провинции.
Удивляет другое - они могли почти без ошибок писать по-русски, разбирались в литературе. Много читали, особенно Екатерина. В усадьбе была огромная библиотека, многие книги отец и дед Гончаровы выписывали прямо из-за границы. Потом многие книги из этого роскошного собрания, с разрешения Наталии Ивановны, заберет в Петербург Пушкин. Может быть, Екатерина Николаевна вышла бы замуж и раньше - были партии, и не раз. Серьезно сватался Хлюстин, один из близких соседей, калужский помещик. Но вечные вопросы приданного - оно было более чем скромным... И больно уж придирчиво Наталия Ивановна разбиралась в достоинствах и недостатках женихов! Ей мало кто нравился. Да и она окружающим нравилась все меньше. Стала прикладываться к рюмке, окружила себя тучей каких-то непонятных приживалок-монашек, становилась ханжески религиозной. Можно сказать, что замужество младшей сестры - красавицы Натальи Николаевны - спасло старших сестер, потому что обстановка в доме становилась все более для них неподходящей. Сохранилось воспоминание Нащокина, одного из ближайших друзей Александра Сергеевича. На вопрос о том, зачем он берет в свой семейный дом еще двух незамужних сестер жены, он помрачнел и сухо ответил, что барышням жить в доме Натальи Ивановны все более неприлично: "Она беспрестанно пьет и со всеми лакеями амурничает!" Разговор этот Пушкина с Нащокиным мало кому известен.
Можно даже предположить, что на переселении обеих сестер Гончаровых к ним, в Петербург, настояла не Наталья Николаевна, а Александр Сергеевич, до щепетильности дороживший семейным именем и честью фамилии. Разве мог он представить, какой трагедией обернется это переселение для него самого!
Может быть, на первых порах, по приезде в Петербург, Екатерина Николаевна и чувствовала себя подавленной: попасть из провинции сразу в "высший свет", в общество, где царили "самые элегантные обычаи" (выражение графини Фикельмон), и быть там на своем месте - это не очень просто. Но постепенно она пришла в себя. Конечно, она не блистала красотой, как Наталья Николаевна, не была столь смела и независима во мнениях, как Александрина. С нею, вероятно, надо было поговорить, чтобы почувствовать ее природный ум, обаяние, очарование беседы.
Немногие, кто решался на это оставили теплые воспоминания о будущей баронессе Д'Антес. Говорили о ее тщеславии, постоянном желании возбуждать восторг и восхищение, но кто из молодых девушек не грешит этим? На первых порах она веселилась от души, а в имение, братьям и матери, летели письма, полные гордых описаний о первых балах, приглашениях на вечера и просьб прислать деньги для нарядов и модных шляпок, дамское седло для прогулки по парку, нарядную упряжь для лошади. Ей вторила и Александра Николаевна, вставляя в письма остроумные замечания о кавалерах и петербургском высшем свете.
Но время шло. Выгодной партии не представлялось. Екатерина грустила все чаще, ее раздражала нехватка денег, которые приходилось буквально по крохам выпрашивать у брата, к тому времени уже самостоятельно управлявшего имением и фабрикой... В одном из писем мелькнет фраза: "Так больно просить!.."
Часто деньги для украшения, шляпы, покупки нот - и она, и Александра Николаевна отлично играли на фортепьяно
- Екатерина одалживала у любимой тетушки Екатерины Ивановны Загряжской или у сестры. А то и у самого Александра Сергеевича. Засиживалась допоздна в комнате у камина с книгой в руках. И уже, казалось бы, ни о чем не осмеливалась мечтать. Всю страстность, порывистость натуры, все свои желания она спрятала под покровом тихого внимания, ровной любезности, незначительных улыбок, полушутливой, ничего не обещающей болтовни.
Так было пока она не встретила Д'Антеса. Высокий, белокурый красавец был любимцем женщин, а по слухам, и самой государыни Александры Федоровны****. Потому-то и попал так быстро иностранец в элитные русские войска - гвардию, куда обычно принимали русских потомственных дворян! Гвардия сперва роптала, но позже приняла Д'Aнтеса, как своего. Он блистал остроумной болтовней в салонах, умел понравиться там, где нужно. Его запросто принимали не только у полкового командира Полетики, но и в салоне Карамзиных, Вяземских, Мещерских, где он сумел стать заметным и почти что своим. Забавлял анекдотом, мог принести книгу, запрещенную к изданию в России (для сына голландского посланника, пусть и приемного, не было барьеров и запретов), ловко вальсировал, не терялся при остроумном разговоре... Много в нем было позерства, показной храбрости, но много и того, что ценилось в обществе и особенно среди офицеров-гвардейцев: он неплохо фехтовал, отлично сидел в седле, владел оружием... Россия надолго запомнила как стрелял гвардеец Д'Aнтес...
Когда Екатерина Николаевна увидела красавца-француза на одном из балов, сердце ее было покорено сразу.
Много темного и неясного в этой дуэльной истории, как и в истории женитьбы Д'Антеса на Екатерине Николаевне... Многое еще не открыто, да и неизвестно, будет ли открыто когда-нибудь... Архивные документы, относящиеся к запутанному делу последней дуэли поэта хранятся в различных частных коллекциях, часто труднодоступных: в посольствах, аристократических особняках и усадьбах, а порой даже и в Министерствах Иностранных дел - это относится к нашумевшим в последнее время документам о деятельности барона Геккерна в России, найденным в голландском МИДе. Но даже немногое из того, что известно, начинается с тайны.
Жорж-Шарль Д'Антес, барон Геккерн, появившись в аристократическом обществе Петербурга, одерживает над легкомысленными головками и сердцами северных красавиц ряд побед. И устремляется к самой неприступной из них - "крепости Карс", как полушутливо говорил когда-то Пушкин (еще в годы жениховства) - Наталии Николаевне Пушкиной.
Многим он кажется совершенно потерявшим голову от любви. Но замечают также и взгляды, которые бросает на барона старшая сестра, Екатерина. Она старается быть всюду там, где появляется Д'Антес. Или это Д'Антес старается быть всюду там, где бывают "поэтическая" мадам Пушкина и ее сестры? Теперь не разобрать!
Светское общество оживленно наблюдает за галантным, страстным романом. Многие заключают пари на то, когда же барону удастся сломить сопротивление "Мадонны-поэтши" (выражение П.А. Вяземского) и чем же закончатся страдания ее "несчастной сестры"... Екатерина, наблюдая за знаками внимания Д'Антеса к сестре, начинает невольно ревновать, чувство ее разгорается и она, презрев условности, решается на крайний шаг. Это о нем, крайнем шаге, осторожный, до кончиков ногтей светский, Андрей Карамзин скажет в частном письме: "из сводни превратилась в возлюбленную, а потом и в супругу..." Возлюбленную, которую заболевший гвардеец вскоре будет принимать у себя на квартире "почти, как супругу, в самом невыигрышном неглиже". Он будет отказывать из-за ее частых и неосторожных визитов друзьям и знакомым, тому же Андрею Карамзину, зашедшему без предупреждения, в неурочный час. Обо всем этом осторожно рассказано в книге итальянской исследовательницы-историка Серены Витале "Пуговица Пушкина"(1995). Там же впервые опубликовано несколько писем барона Жоржа Д'Антеса к Екатерине Николаевне. Они не наполнены страстной любовью, как можно было бы ожидать. Но забота и чувство нежности к человеку, вверившемуся ему безоглядно, там как будто бы есть.
Не будем строить догадок, скажем только, что незадолго до женитьбы этих двоих грешников-возлюбленных связывала уже такая тайна, которую не скроешь долго - ожидание ребенка. С. Витале приводит конкретные доказательства того, что это действительно так.
И можно теперь совсем под другим углом зрения рассмотреть первый дуэльный вызов Пушкина Д'Антесу, закончившийся свадебным вечером и обрядом венчания в двух церквах - католической и православной. Слишком уж расшалившегося офицера, по-прежнему вальсирующего на балах и кружащегося назойливой мухой около непокоренных красавиц, просто пытаются приструнить, поставить на место, напомнить о долге честного человека! (Позволим себе это осторожное предположение.)
Пушкин возмущен поведением Д'Антеса, его фривольными остротами и строго запрещает на одном из вечеров Екатерине Николаевне говорить с ним. Та, вспыхнув, подчиняется, сразу поняв в чем дело. Но ее страстная, всепрощающая, всепоглощающая любовь - сильнее. Она забывает о негодовании Пушкина, тайные свидания, записки продолжаются, она всюду ищет с бароном встречи, ссорится с сестрой, бросая ей гневные и ревнивые упреки и обвинения.
Вызов Пушкина неожиданным образом счастливо (для Екатерины, конечно) все завершает. Жорж, спустя некоторое время делает официальное предложение "м-ль Гончаровой, фрейлине Ее Величества" (фрейлиной она стала с декабря 1834 года). На свадьбу получено разрешение Двора, братья невесты Сергей и Дмитрий, спешно привозят из Москвы материнское благословение.
Екатерина Ивановна Загряжская пишет в письме Жуковскому: "Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением... К большому щастию за четверть часа перед ними приехал из Москвы старшой Гончаров и объявил им родительское согласие и так - все концы в воду".*****(Сохранена орфография документа.) Теперь становится понятным загадочный прежде смысл последней фразы в записке, но роль Екатерины Николаевны в последней дуэли Пушкина, так и неясна до конца...
Она кажется всем счастливой, сияющей. После свадьбы окружена вниманием свекра и мужа. Может быть и не совсем оно искренне, это внимание, но ее исстрадавшаяся по теплу и покою душа не замечает этого. Апартаменты ее в голландском посольстве заново отделаны и обставлены, она начинает постепенно привыкать к своему новому положению замужней дамы. Пытается убедить родных, что счастлива. Но есть какая-то грусть в ее глазах и неуверенность. Невозможно обмануть проницательную Александрину, она сразу замечает это и роняет в письме брату фразу: "Катя, я нахожу, больше выиграла в отношении приличия".
А для Д'Антеса было вроде бы допустимо нарушать приличия. Он продолжал преследовать знаками внимания Наталью Николаевну. Или это была уже осознанная травля?..
Трудно догадаться, знала ли Екатерина Николаевна о дуэли. Надо полагать, знала. Но на какой-то миг ревность застелила ее глаза пеленой. Она, видимо, боялась, как бы не отняли у нее ее призрачное счастье, так дорого ей доставшееся... Не придала значения? Понадеялась на благородство мужа? Оно казалось ей высочайшим.
Как и многим бы показалось, да особенно влюбившимся впервые, поздно (ей было почти 30 к моменту официального предложения барона Геккерна) и безоглядно, как она!
Отсюда ее циничная записка к Марии Валуевой, дочери князя Вяземского: "Мой муж дрался на дуэли с Пушкиным, ранен, но слава Богу, легко! Пушкин ранен в поясницу. Поезжай утешить Натали."
Потом был арест Дантеса, суд, разжалованье в солдаты, чужая страна, холодные стены замка в Сульце...
Она часто запиралась в своей комнате, чтобы перебрать те немногие вещи, что смогла увезти с собой из России. Среди них был и золотой браслет с тремя треугольными корналинами и надписью по-французски "В память о вечной привязанности. Александра. Наталья". Она любила этот браслет. Старалась чаще носить его. Это было свадебным подарком сестер. Знала бы она, что Наталья Николаевна велела у себя в доме выбросить все украшения с корналином, даже наперсток! Но ей, увы, не дано будет это знать.
Как не дано будет знать и судьбу одной из своих дочерей, Леонии-Шарлотты, которую все считали полупомешанной. Она единственная из всех детей говорила по-русски, читала русские книги, до обожествления любила Пушкина и его поэзию.
Она одна посмела долгие годы спустя бросить в лицо отцу обвинение в убийстве знаменитого поэта! Обладала она и немалыми способностями к высшей математике, дома самостоятельно прошла курс Политехнического института. Умерла она рано, в двадцать с небольшим лет. Страстную натуру, способность увлекаться, любить, гореть, она, видимо, унаследовала от матери. Как и способности к точным наукам...
Екатерина Николаевна Гончарова, баронесса Д'Aнтес, умерла 15 октября 1843 года вскоре после рождения долгожданного сына от родильной горячки. Похоронена в г. Сульце (Франция). На могиле - крест, обвитый четками. Напоминает ее любимое украшение. Есть предание, что умирая, она шептала слова, написанные в 1837 году мужу, уже уехавшему за границу: "Единственную вещь, которую я хочу, чтобы ты знал ее, в чем ты уже вполне уверен, это то, что тебя крепко, крепко люблю, и что одном тебе все моё счастье, только в тебе, тебе одном!" (Сохранена подлинная орфография)
P.S. Ее страдающая, истерзанная душа могла утешиться с небесной высоты тем, что барон, овдовев в расцвете жизненных сил (в 32 года), будучи заметной персоной в обществе - он был избран в сенаторы, пользовался большим уважением в округе - так никогда больше и не женился. Впрочем, может быть, для того лишь, чтобы по суду иметь права на долю наследства и приданного покойной баронессы? Тяжба с родными покойной жены тянулась долго, еще 15 лет, после ее кончины, и не оставляла барону времени для ухаживаний за дамами... Петербургские времена были позади...
Екатерина Николаевна Геккерн-Д'Антес стала знаменитой волею судьбы, которую точнее надо бы назвать роком. Ей пришлось после замужества носить на себе незавидное клеймо "жены убийцы", ее не принимали в свете, она оказалась в чужой стране, вдали от родных, которые почти отказались от нее!
И все потому, что растворила себя во всепоглощающем чувстве, которое затмило для нее все остальное!
Редкие весточки от брата Дмитрия или от матери, из России, были скупы и строги, она тщетно выискивала в них хотя бы искру той прежней теплоты таких, казалось, недавних, а на самом деле - далеких времен, которые она про себя называла "Пушкинскими".
Потом родные и вовсе перестали ей писать, она узнавала о них все новости через третьих лиц... В каком неверном виде эти новости доходили до нее, можно только представить...
Писем от сестер, с которыми в детстве и юности делила многие беды и радости, не получала вовсе.
Но считала это закономерным. Наказанием за свою неумеренную страсть к мужу, которого не переставала любить и сейчас, после почти 5 лет супружеской жизни и рождения трех дочерей.
Ждала четвертого ребенка, переносила все тяжело, горячо молилась о том, чтобы родился долгожданный сын! Босой ходила в католическую часовню, тяжело опускалась на колени, на холодный каменный пол. Перебирала жемчужные четки. Молилась горячо, со слезами! Ей так не хотелось огорчать любимого мужа. Она с болью вспоминала его сдержанные поздравления на другой день после рождения третьей дочери. Ему тогда с трудом удалось скрыть недовольство под маской холодной вежливости. Свекор, барон Геккерн, кажется, обрадовался рождению ребенка больше, чем отец...
А когда-то все было не так. Давно ли перечитывала она письмо, которое написал ей Жорж, еще будучи влюбленным: "Позвольте мне верить, что Bы счастливы, потому что я так счастлив сегодня утром. Я не мог говорить с Вами, а сердце мое было полно нежности и ласки к Вам, так как я люблю Вас, милая Катенька, и хочу Вам повторять об этом с той искренностью, которая свойственна моему характеру и которую Bы всегда во мне встретите". Oна перечитывала его сотни раз, стоя у окна своей комнаты и убеждая саму себя в том, что, может быть все кошмары кончились и теперь она наконец-то станет его невестой и всё уладится... Тогда еще никто не знал об их тайне, которую в переписке между собой они шутливо именовали "картошкой".
Впрочем, о чем-то догадывались и сестра, и Александрина, и проницательный Пушкин, но ей не было тогда до этого дела. Она была эгоистически счастлива своей страстью и взаимным, как ей казалось, чувством Дантеса. А другие... Какая ей разница, что подумают другие! Она не боялась ни осуждений, ни презрения. Впрочем, может быть потому, что тогда она еще не выпила эту горькую чашу до конца.
Своих немногих знакомых, а родных - особенно, она старалась потом всегда успокоить видимым безразличием к тому, что их с Жоржем принимают не везде, и не все из бывших ее русских соотечественников могут скрыть гримасу отвращения, случайно узнав чья она супруга. Так, она писала из Вены брату Дмитрию (в гончаровском архиве сохранилось всего два ее письма из австрийской столицы, где они провели зиму благодаря приглашению свекра, снова, после долгой опалы, получившего дипломатическое назначение): "Я веду здесь жизнь очень тихую и вздыхаю по своей Эльзасской долине, куда рассчитываю вернуться весной. Я совсем не бываю в свете, муж и я находим это скучным, здесь у нас есть маленький круг приятных знакомых, и этого нам достаточно. Иногда я хожу в театр, в оперу, она здесь неплохая, у нас там абонирована ложа..
И еще, другие письма (26 апреля1841 года): "Иногда я мысленно переношусь к Вам, и мне совсем нетрудно представить, как Вы проводите время, я думаю, в Заводе изменились только его обитатели... Уверяю тебя, дорогой друг, все это меня очень интересует, может быть больше, чем ты думаешь, я по-прежнему очень люблю Завод".
"Я в особенности хочу, чтобы ты (письмо обращено к брату Дмитрию Гончарову) был глубоко уверен, что всё то, что мне приходит из России, всегда мне чрезвычайно дорого, и что я берегу к ней и ко всем Вам самую большую любовь!"
Даже лошадь - свадебный подарок графа Строганова, присланный с Полотняного Завода, она назвала Калугой.
Мадам Д'Антес (это правильное написание печально знаменитой фамилии), так же, как и все ее сестры, с раннего детства умела управлять лошадьми и была отличной наездницей. Вот только, став баронессой, вынуждена была оставить вскоре по утрам верховые прогулки: рождение одного за другим четверых детей, хлопоты связанные с этим, прочие обязанности хозяйки обширного поместья почти не оставляли времени.
Из-за изоляции, в которой она жила, о ней осталось очень мало воспоминаний и прямых свидетельств. В Петербургском высшем свете ее считали заурядной, не стоящей внимания особой. Блистательная графиня Фикельмон***, когда они впервые посетили ее знаменитый салон, представила их с Александрой Николаевной всем гостям, как "сестер мадам Пушкиной". Задело ли это гордую и ранимую Екатерину Николаевну, неизвестно, она предпочла промолчать. Александра же Николаевна, со всегдашней своей самоиронией не преминула упомянуть об этом в одном из писем в Полотняный Завод. Впрочем не написав, что часто, выехав на бал, они вынуждены были одалживать у знакомых дам, то перчатки, то веер, а то и вовсе - башмаки, - как это было на балу у графини Бобринской. Об этом язвительно вспоминала С.Н. Карамзина в своих письмах к брату.
У сестер Гончаровых было, скажем прямо, нелегкое детство. Они росли в обширной помещичьей усадьбе с огромным парком, оранжереями, 13-ю прудами, конным заводом, знаменитым по всей Калужской губернии.
Их учили французскому и танцам, истории и изящной словесности, но часто три девочки выходили из комнаты матери с заплаканными глазами и красными щеками - за малейшую провинность мать, Наталия Ивановна, в молодости - знаменитая красавица, кружившая головы многим, фрейлина двора Её Величества Государыни Императрицы Елизаветы Алексеевны - могла отхлестать по щекам перчатками, а то и просто рукой... Ее поступки были неожиданными, непредсказуемыми.
Красавица фрейлина Наталия Загряжская была внезапно уволена от службы в связи с молниеносным выходом замуж за Николая Гончарова, молодого дворянина, выходца
из старинной купеческой семьи, владельца бумажной фабрики и имения со странным названием Полотняный Завод.
Впрочем, название это шло еще со времен Петра Великого - изготовляли на фабрике паруса для первых кораблей русского флота.
Много было неясного в этом скоропалительном, но блестящем замужестве... Поговаривали, что сумела Наталия Ивановна понравиться Алексею Охотникову, якобы фавориту императрицы Елизаветы, а к чему только не вынудит ревность! Да еще коронованной особы!
Но, впрочем, это были лишь слухи и шепоты. Внешне все казалось не так уж плохо. До того момента, пока Николай Афанасьевич, страстно любивший лошадей, не упал с одной из них во время прогулки, сильно ударившись головой о камень. Он остался жив, но рассудок его с тех пор был помутнен и все бразды правления имением, фабрикой (исполнявшей заказы на бумагу для императорского двора!), конным заводом взяла на себя властная, гордая, острая на язык, Наталия Ивановна. Привыкшая с молодости к блестящему обществу, она с трудом переносила нравы провинциальной усадьбы, ее характер постепенно портился, она могла выйти из себя по любому, самому незначительному поводу. Она не терпела, когда ей перечили - неограниченность ее домашней власти способствовала этому. Жить все время под гнетом матери трем умным и тоже гордым барышням было тяжело. Они подрастали, их вывозили на балы: в Калугу, Москву.
Часто барышни Гончаровы принимали участие в живых картинах: мини-представлениях на какой-либо мифологический сюжет. Хорошо танцевали, говорили на нескольких языках, что было принято даже в провинции.
Удивляет другое - они могли почти без ошибок писать по-русски, разбирались в литературе. Много читали, особенно Екатерина. В усадьбе была огромная библиотека, многие книги отец и дед Гончаровы выписывали прямо из-за границы. Потом многие книги из этого роскошного собрания, с разрешения Наталии Ивановны, заберет в Петербург Пушкин. Может быть, Екатерина Николаевна вышла бы замуж и раньше - были партии, и не раз. Серьезно сватался Хлюстин, один из близких соседей, калужский помещик. Но вечные вопросы приданного - оно было более чем скромным... И больно уж придирчиво Наталия Ивановна разбиралась в достоинствах и недостатках женихов! Ей мало кто нравился. Да и она окружающим нравилась все меньше. Стала прикладываться к рюмке, окружила себя тучей каких-то непонятных приживалок-монашек, становилась ханжески религиозной. Можно сказать, что замужество младшей сестры - красавицы Натальи Николаевны - спасло старших сестер, потому что обстановка в доме становилась все более для них неподходящей. Сохранилось воспоминание Нащокина, одного из ближайших друзей Александра Сергеевича. На вопрос о том, зачем он берет в свой семейный дом еще двух незамужних сестер жены, он помрачнел и сухо ответил, что барышням жить в доме Натальи Ивановны все более неприлично: "Она беспрестанно пьет и со всеми лакеями амурничает!" Разговор этот Пушкина с Нащокиным мало кому известен.
Можно даже предположить, что на переселении обеих сестер Гончаровых к ним, в Петербург, настояла не Наталья Николаевна, а Александр Сергеевич, до щепетильности дороживший семейным именем и честью фамилии. Разве мог он представить, какой трагедией обернется это переселение для него самого!
Может быть, на первых порах, по приезде в Петербург, Екатерина Николаевна и чувствовала себя подавленной: попасть из провинции сразу в "высший свет", в общество, где царили "самые элегантные обычаи" (выражение графини Фикельмон), и быть там на своем месте - это не очень просто. Но постепенно она пришла в себя. Конечно, она не блистала красотой, как Наталья Николаевна, не была столь смела и независима во мнениях, как Александрина. С нею, вероятно, надо было поговорить, чтобы почувствовать ее природный ум, обаяние, очарование беседы.
Немногие, кто решался на это оставили теплые воспоминания о будущей баронессе Д'Антес. Говорили о ее тщеславии, постоянном желании возбуждать восторг и восхищение, но кто из молодых девушек не грешит этим? На первых порах она веселилась от души, а в имение, братьям и матери, летели письма, полные гордых описаний о первых балах, приглашениях на вечера и просьб прислать деньги для нарядов и модных шляпок, дамское седло для прогулки по парку, нарядную упряжь для лошади. Ей вторила и Александра Николаевна, вставляя в письма остроумные замечания о кавалерах и петербургском высшем свете.
Но время шло. Выгодной партии не представлялось. Екатерина грустила все чаще, ее раздражала нехватка денег, которые приходилось буквально по крохам выпрашивать у брата, к тому времени уже самостоятельно управлявшего имением и фабрикой... В одном из писем мелькнет фраза: "Так больно просить!.."
Часто деньги для украшения, шляпы, покупки нот - и она, и Александра Николаевна отлично играли на фортепьяно
- Екатерина одалживала у любимой тетушки Екатерины Ивановны Загряжской или у сестры. А то и у самого Александра Сергеевича. Засиживалась допоздна в комнате у камина с книгой в руках. И уже, казалось бы, ни о чем не осмеливалась мечтать. Всю страстность, порывистость натуры, все свои желания она спрятала под покровом тихого внимания, ровной любезности, незначительных улыбок, полушутливой, ничего не обещающей болтовни.
Так было пока она не встретила Д'Антеса. Высокий, белокурый красавец был любимцем женщин, а по слухам, и самой государыни Александры Федоровны****. Потому-то и попал так быстро иностранец в элитные русские войска - гвардию, куда обычно принимали русских потомственных дворян! Гвардия сперва роптала, но позже приняла Д'Aнтеса, как своего. Он блистал остроумной болтовней в салонах, умел понравиться там, где нужно. Его запросто принимали не только у полкового командира Полетики, но и в салоне Карамзиных, Вяземских, Мещерских, где он сумел стать заметным и почти что своим. Забавлял анекдотом, мог принести книгу, запрещенную к изданию в России (для сына голландского посланника, пусть и приемного, не было барьеров и запретов), ловко вальсировал, не терялся при остроумном разговоре... Много в нем было позерства, показной храбрости, но много и того, что ценилось в обществе и особенно среди офицеров-гвардейцев: он неплохо фехтовал, отлично сидел в седле, владел оружием... Россия надолго запомнила как стрелял гвардеец Д'Aнтес...
Когда Екатерина Николаевна увидела красавца-француза на одном из балов, сердце ее было покорено сразу.
Много темного и неясного в этой дуэльной истории, как и в истории женитьбы Д'Антеса на Екатерине Николаевне... Многое еще не открыто, да и неизвестно, будет ли открыто когда-нибудь... Архивные документы, относящиеся к запутанному делу последней дуэли поэта хранятся в различных частных коллекциях, часто труднодоступных: в посольствах, аристократических особняках и усадьбах, а порой даже и в Министерствах Иностранных дел - это относится к нашумевшим в последнее время документам о деятельности барона Геккерна в России, найденным в голландском МИДе. Но даже немногое из того, что известно, начинается с тайны.
Жорж-Шарль Д'Антес, барон Геккерн, появившись в аристократическом обществе Петербурга, одерживает над легкомысленными головками и сердцами северных красавиц ряд побед. И устремляется к самой неприступной из них - "крепости Карс", как полушутливо говорил когда-то Пушкин (еще в годы жениховства) - Наталии Николаевне Пушкиной.
Многим он кажется совершенно потерявшим голову от любви. Но замечают также и взгляды, которые бросает на барона старшая сестра, Екатерина. Она старается быть всюду там, где появляется Д'Антес. Или это Д'Антес старается быть всюду там, где бывают "поэтическая" мадам Пушкина и ее сестры? Теперь не разобрать!
Светское общество оживленно наблюдает за галантным, страстным романом. Многие заключают пари на то, когда же барону удастся сломить сопротивление "Мадонны-поэтши" (выражение П.А. Вяземского) и чем же закончатся страдания ее "несчастной сестры"... Екатерина, наблюдая за знаками внимания Д'Антеса к сестре, начинает невольно ревновать, чувство ее разгорается и она, презрев условности, решается на крайний шаг. Это о нем, крайнем шаге, осторожный, до кончиков ногтей светский, Андрей Карамзин скажет в частном письме: "из сводни превратилась в возлюбленную, а потом и в супругу..." Возлюбленную, которую заболевший гвардеец вскоре будет принимать у себя на квартире "почти, как супругу, в самом невыигрышном неглиже". Он будет отказывать из-за ее частых и неосторожных визитов друзьям и знакомым, тому же Андрею Карамзину, зашедшему без предупреждения, в неурочный час. Обо всем этом осторожно рассказано в книге итальянской исследовательницы-историка Серены Витале "Пуговица Пушкина"(1995). Там же впервые опубликовано несколько писем барона Жоржа Д'Антеса к Екатерине Николаевне. Они не наполнены страстной любовью, как можно было бы ожидать. Но забота и чувство нежности к человеку, вверившемуся ему безоглядно, там как будто бы есть.
Не будем строить догадок, скажем только, что незадолго до женитьбы этих двоих грешников-возлюбленных связывала уже такая тайна, которую не скроешь долго - ожидание ребенка. С. Витале приводит конкретные доказательства того, что это действительно так.
И можно теперь совсем под другим углом зрения рассмотреть первый дуэльный вызов Пушкина Д'Антесу, закончившийся свадебным вечером и обрядом венчания в двух церквах - католической и православной. Слишком уж расшалившегося офицера, по-прежнему вальсирующего на балах и кружащегося назойливой мухой около непокоренных красавиц, просто пытаются приструнить, поставить на место, напомнить о долге честного человека! (Позволим себе это осторожное предположение.)
Пушкин возмущен поведением Д'Антеса, его фривольными остротами и строго запрещает на одном из вечеров Екатерине Николаевне говорить с ним. Та, вспыхнув, подчиняется, сразу поняв в чем дело. Но ее страстная, всепрощающая, всепоглощающая любовь - сильнее. Она забывает о негодовании Пушкина, тайные свидания, записки продолжаются, она всюду ищет с бароном встречи, ссорится с сестрой, бросая ей гневные и ревнивые упреки и обвинения.
Вызов Пушкина неожиданным образом счастливо (для Екатерины, конечно) все завершает. Жорж, спустя некоторое время делает официальное предложение "м-ль Гончаровой, фрейлине Ее Величества" (фрейлиной она стала с декабря 1834 года). На свадьбу получено разрешение Двора, братья невесты Сергей и Дмитрий, спешно привозят из Москвы материнское благословение.
Екатерина Ивановна Загряжская пишет в письме Жуковскому: "Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением... К большому щастию за четверть часа перед ними приехал из Москвы старшой Гончаров и объявил им родительское согласие и так - все концы в воду".*****(Сохранена орфография документа.) Теперь становится понятным загадочный прежде смысл последней фразы в записке, но роль Екатерины Николаевны в последней дуэли Пушкина, так и неясна до конца...
Она кажется всем счастливой, сияющей. После свадьбы окружена вниманием свекра и мужа. Может быть и не совсем оно искренне, это внимание, но ее исстрадавшаяся по теплу и покою душа не замечает этого. Апартаменты ее в голландском посольстве заново отделаны и обставлены, она начинает постепенно привыкать к своему новому положению замужней дамы. Пытается убедить родных, что счастлива. Но есть какая-то грусть в ее глазах и неуверенность. Невозможно обмануть проницательную Александрину, она сразу замечает это и роняет в письме брату фразу: "Катя, я нахожу, больше выиграла в отношении приличия".
А для Д'Антеса было вроде бы допустимо нарушать приличия. Он продолжал преследовать знаками внимания Наталью Николаевну. Или это была уже осознанная травля?..
Трудно догадаться, знала ли Екатерина Николаевна о дуэли. Надо полагать, знала. Но на какой-то миг ревность застелила ее глаза пеленой. Она, видимо, боялась, как бы не отняли у нее ее призрачное счастье, так дорого ей доставшееся... Не придала значения? Понадеялась на благородство мужа? Оно казалось ей высочайшим.
Как и многим бы показалось, да особенно влюбившимся впервые, поздно (ей было почти 30 к моменту официального предложения барона Геккерна) и безоглядно, как она!
Отсюда ее циничная записка к Марии Валуевой, дочери князя Вяземского: "Мой муж дрался на дуэли с Пушкиным, ранен, но слава Богу, легко! Пушкин ранен в поясницу. Поезжай утешить Натали."
Потом был арест Дантеса, суд, разжалованье в солдаты, чужая страна, холодные стены замка в Сульце...
Она часто запиралась в своей комнате, чтобы перебрать те немногие вещи, что смогла увезти с собой из России. Среди них был и золотой браслет с тремя треугольными корналинами и надписью по-французски "В память о вечной привязанности. Александра. Наталья". Она любила этот браслет. Старалась чаще носить его. Это было свадебным подарком сестер. Знала бы она, что Наталья Николаевна велела у себя в доме выбросить все украшения с корналином, даже наперсток! Но ей, увы, не дано будет это знать.
Как не дано будет знать и судьбу одной из своих дочерей, Леонии-Шарлотты, которую все считали полупомешанной. Она единственная из всех детей говорила по-русски, читала русские книги, до обожествления любила Пушкина и его поэзию.
Она одна посмела долгие годы спустя бросить в лицо отцу обвинение в убийстве знаменитого поэта! Обладала она и немалыми способностями к высшей математике, дома самостоятельно прошла курс Политехнического института. Умерла она рано, в двадцать с небольшим лет. Страстную натуру, способность увлекаться, любить, гореть, она, видимо, унаследовала от матери. Как и способности к точным наукам...
Екатерина Николаевна Гончарова, баронесса Д'Aнтес, умерла 15 октября 1843 года вскоре после рождения долгожданного сына от родильной горячки. Похоронена в г. Сульце (Франция). На могиле - крест, обвитый четками. Напоминает ее любимое украшение. Есть предание, что умирая, она шептала слова, написанные в 1837 году мужу, уже уехавшему за границу: "Единственную вещь, которую я хочу, чтобы ты знал ее, в чем ты уже вполне уверен, это то, что тебя крепко, крепко люблю, и что одном тебе все моё счастье, только в тебе, тебе одном!" (Сохранена подлинная орфография)
P.S. Ее страдающая, истерзанная душа могла утешиться с небесной высоты тем, что барон, овдовев в расцвете жизненных сил (в 32 года), будучи заметной персоной в обществе - он был избран в сенаторы, пользовался большим уважением в округе - так никогда больше и не женился. Впрочем, может быть, для того лишь, чтобы по суду иметь права на долю наследства и приданного покойной баронессы? Тяжба с родными покойной жены тянулась долго, еще 15 лет, после ее кончины, и не оставляла барону времени для ухаживаний за дамами... Петербургские времена были позади...
Re: Женщины
НАШИ ЛЮДИ!!!
Малоизвестные фотографий времен Второй мировой войны.
Партизанки, участвовавшие в освобождении Крыма.
Поселок Симеиз на южном берегу Крымского полуострова.
---------------------------------------------------------------------------
Девушки 487-го истребительного авиаполка. На фото сидит слева сержант О.Доброва. Надписи на обороте фотографии: «Маша, Валя, Надя, Оля, Таня — девушки нашей части п/п 23234-а». Щигры, Курская область. 29.07.1943
-----------------------------------------------------------------------------------------
Девушки-бойцы противовоздушной обороны несут боевое дежурство на крыше дома № 4 по улице Халтурина (в настоящее время — Миллионная улица) в Ленинграде. Справа — Кировский мост (в настоящее время — Троицкий).
Малоизвестные фотографий времен Второй мировой войны.
Партизанки, участвовавшие в освобождении Крыма.
Поселок Симеиз на южном берегу Крымского полуострова.
---------------------------------------------------------------------------
Девушки 487-го истребительного авиаполка. На фото сидит слева сержант О.Доброва. Надписи на обороте фотографии: «Маша, Валя, Надя, Оля, Таня — девушки нашей части п/п 23234-а». Щигры, Курская область. 29.07.1943
-----------------------------------------------------------------------------------------
Девушки-бойцы противовоздушной обороны несут боевое дежурство на крыше дома № 4 по улице Халтурина (в настоящее время — Миллионная улица) в Ленинграде. Справа — Кировский мост (в настоящее время — Троицкий).
